Грозная дружина - Лидия Чарская

Целых восемь лет Терентьичу, с племянником Егором, чудом уцелевшим от общей бойни, удалось скрывать в своем московском домишке маленького князя.

Теперь несчастный ребенок уже знал всю ужасную истину про гибель деда и без внутреннего содрогания не мог вспомнить о том. Но годы — лучшие целители душевных ран и страданий: затянулась и душевная рана Алеши, притупилось острое ощущение потери и горе. Не притупилась, однако, любовь к деду в сердце мальчика и не остыла ненависть к его погубителям-опричникам, сумевшим очернить невинного князя перед царем.

Но вот неожиданно, через восемь лет, новая туча собралась над головой Алеши. Кто-тоиздавнихзавистниковпокойногокнязя Серебряного-Оболенского дознался, что в маленьком домишке на окраинах Москвы живет таинственный отрок. Дознались и о происхождении этого отрока.

Подозрительные послухи и соглядатаи стали выслеживать и высматривать вокруг домика Игната. Испугался старик и, не долго думая, собрался в дорогу, откопал из подполицы разрушенной усадьбы все, припрятанные во времена страшного нашествия, богатства князя Серебряного и, купив дорожную колымагу и коней, вместе с Алешей и Егоркой, со всем добром юного княжича, ускакал из Москвы, держа путь на север, куда редко заглядывали московские ищейки.

Думал старый Игнат где-нибудь в Пермском или Вологодском крае дать тихое и спокойное существование своему любимцу-княжичу, да судьба видно судила иначе.

Иную участь уготовила она верному слуге.

Глава 6

НОВЫЙ ДРУГ. — ВРАЖЬЕ СУДНО. — НЕЖДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Когда пришел снова в себя Алеша и открыл глаза, было почти темно…

Что-то странное происходило вокруг него. Ладьи, еще так недавно скользившие в зарослях тростников, теперь, выплыв на середину реки и сгруппировавшись, теснились одна к другой.

Несмотря на мучительную слабость, сковавшую его члены, Алеша мог заметить какие-то необычайные приготовления в ладьях. Разбойники, побросав весла, спешно заряжали самопалы и ручницы, вытаскивали оружие из ножен и тут же, лязгая металлом, точили их. И черноглазый юноша, лицо которого так часто в полузабытьи видал склонившимся над собой Алеша, тоже суетился и отдавал вполголоса приказания людям, находившимся с ним в одной лодке.

Увидя, что его пленник пришел в себя, черноглазый юноша быстро подошел к нему и, пощупав голову Алеши, произнес тихо:

— Слава те Господи… Спала огневица… Не горит, как намеднись…

Може хочешь испить водицы? — спросил он.

— Испил бы, — чуть слышно отвечал больной.

Это было первое слово, обращенное им к разбойнику.

— Пей во здравьице. Вода чистая, студеная, Камская водица, — радостно отозвался Мещеряк и поднес полный ковш к губам мальчика.

Тот долго не отрывался от ковша, с наслаждением глотая живительную влагу. Казалось, с нею возвращались здоровье и силы княжичу. В болезни Алеши наступил тот неизбежный перелом, после которого человек или умирает, или быстрыми шагами идет по пути к выздоровлению.

— Спасибо, — отводя рукой ковш, слабо произнесли его губы в то время, как глаза беспокойно обегали взором кругом. В глубине их засветилась тревога.

Матвей Мещеряк сразу угадал, что волнует больного.

— Ты того… не сумлевайся… В обиду не дам, — заговорил он, любовно гладя мягкие, как лен, кудри Алеши. — Вишь, наши передовые доглядели вражье судно, наперерез нам идет… Видно перехитрили нас государевы воеводы, выслали рекою дружину свою… Ну, да ладно, не в первой… Раньше восхода не бросятся… А мы тем временем, как стемнеет, ударим на их… Ты не пугайся… Грохот пойдет, пальба… Я тебя огорожу коврами… Будто в шатре, али в зыбке будешь… Стрелецкая пуля не тронет, небось… И к запасной ладье перенесу тебя, и в камышах схороню, а как кончится бой, то я к тебе назад живо… И пищаль тебе приволоку в гостинец, знатную пищаль, московскую, — пошутил молодой разбойник, обнажая улыбкой белые зубы.

— Не надо пищаль мне, гостинца не надо!.. Людей убивать будут!..

Опять убивать! — беспокойно забился и затрепетал, побледневший как плат, Алеша.

— Да ведь вороги это… Не мы их, так они нас… — оправдывался Матвей.

— Все едино кровь… кровь проливать станут… — метался в смертельной тоске и ужасе мальчик.

Встревожился глядя на него и Мещеряк. Чего доброго помрет парнишка, мелькнуло в мыслях молодого разбойника, и он сам был не рад, что поведал больному о предстоящем бое. Но как же было поступить иначе?.. Мальчик мог бы услышать пальбу, увидеть битву и тогда бы испугался вдвое.

«Ужели же помрет?» — с тоскою думал Матвей.

Недужный пленник делался ему все дороже и милее с каждой минутой. Его неотразимо влекло к себе печальное личико, синие ясные глаза Алеши. Немало на своем коротком веку погубил душ Мещеряк, чернее черной ночи были помыслы его порой, а этот чистый отрок со своей трогательной, вымученной недугом красотою, точно прирос к его сердцу. И при виде его далеким, позабытым детством и ласками матери повеяло на Матвея… Казалось, воскрес его братишка, покойный Ванюшка, и глядит на него своим детским, чистым взором.

— Слушай, паря, — произнес словно осененный такою мыслью Мещеряк, пущай я злодей и вор, но с тобою больно сердцем размяк, што твоя баба заправская… Ей Богу!.. Полюбился ты мне, паренек, пуще родного…

Впервые сердце узнал после давних пор… Бывало, рубит, бьет с плеча Мещеряк, жизнь — копейка, грош, — задаром отдам… А ныне пожить больно охоч я стал… Для тебя ради… Вот и мыслю, перед ночью дело будет, слышь, судно вражье близехонько, поди, — так того, не больно-то охоч, штоб убили… Помолись за меня, паренек… — неожиданно заключил свою речь Матвей, опустив свои черные глаза долу.

Алеша поднял взор на юношу. Смущенное молодое лицо и почти робкие, точно смежавшиеся глаза, сразу расположили его в свою пользу. Точно что ущипнуло его за сердце. И невольная мысль толкнулась в мозгу:

«А може и жизнью своей я обязан юноше этому?» — и, не медля более, Алеша спросил слабым голосом:

— Скажи, Христа ради, не ты ли вызволил меня из петли?

Ниже потупил голову Матвей.

Жаркий стыд прожег его душу.

— Тебя-то вызволил, а ближних твоих не сумел, — казалось, без слов говорило все его смущенное лицо.

Но Алеше не надо было ответа.

Худенькая ручонка больного протянулась к разбойнику.

— Помолюсь за тебя, — произнес он тихо, — и дедушку, и Терентьича покойного попрошу помолиться за тебя… Скажи только, как звать тебя? — еще тише, сквозь набежавшие слезы при одной мысли о погибшем дядьке, спросил князек.

— Матвеем, — произнесли негромко губы Мещеряка.

— Матвеем… Матюшей… — повторил больной, — храни тебя Бог, Матюша… А вот еще… сними с меня гайтан с тельником и себе надень его на грудь, а твой мне передай… Тельник благословенный… дедушка покойный им меня благословил от беды, во имя Бога… — закончил с трудом Алеша.

— Побрататься хочешь? — не веря ушам, весь вспыхнув от радости, произнес Матвей.

— Ты мне жизнь спас, — было ответом.

— Дитятко!.. Голубь мой чистый!.. Мученик мой! — прошептал Мещеряк, и яркою влагою блеснуло что-то в самой глубине его черных очей. Потом он осторожно раскрыл кафтан на груди Алеши и отстегнул ворот его рубахи.

Осыпанный рубинами и яхонтами тельный крест на золотом гайтане блеснул в полутьме.

— Мое имя узнал ты, а свое не охоч сказывать… — произнес Матвей, осторожно снимая с груди Алеши его крест и надевая свой оловянный тельник через голову малютки. — Как звать тебя, родимый?

— Алексеем звать меня, по отцу Семенычем, а из роду я князей Серебряных-Оболенских, — тихо проронил тот.

— Алеша, стало, будешь, Алеша, братик мой богоданный!.. — с тихим умилением начал Матвей и вдруг разом осекся.

Месяц, точно багрово-красный шар, выплыл из-за тучи и осветил огромное, черное судно, плывущее прямо на струги, сбившиеся в кучу посреди реки.

— Са-а-рынь на ки-и-чку! — пронеслось в тот же миг протяжным заунывным звуком с первой ладьи и помчалось вверх по реке.

— На ве-ес-ла! — прогремела новая команда в тишине ночи.

И, точно встрепенувшиеся птицы, быстрыми лебедями заскользили струги по глади вод.

Месяц алым заревом облил Каму. Багрово-красною стала река…

Гребцы с каким-то тихим остервенением налегали на весла. Лодки неслись теперь вперед со стремительной быстротой. Черное судно тоже выдвинулось заметно вперед, приготовляясь, в свою очередь, к отпору. На палубе его замелькали темные силуэты людей.

— Са-а-рынь на ки-и-чку! — еще раз прокатилось над Камой.

Почти одновременно с борта судна грянул выстрел, блеснул огонь, и с грохотом и свистом тяжело плюхнуло свинцовое ядро в воду.

— Ой, тетка, молода больно!.. Кашу заварила, сала не поклала, сгорела каша без сала, сама с голодным брюхом осталась! — послышался с очередного струга веселый голос есаула.