Зола - Алексей Биргер

– Я... - Стасик сглотнул, потом стал расстегивать джинсы. - Только он, понимаешь... Он торчит.

– Понимаю. Вот такой я и хочу увидеть.

Стасик расстегнул брюки, оттянул за резинку трусы, Вика, склонясь над ним, внимательно разглядывала, пока её слегка не передернуло.

– Да, - сказала она. - Все тоже не так. Я-то воображала... ну, когда представляла себя в тебе... что он должен быть таким же гладким и светящимся, таким, знаешь, с бархатистым отливом, что ли, похожим на те, что у мраморных статуй, но живого цвета, не белого. А он, оказывается, и в бугорках, и в прожилках, и с синими и красными пятнами, и вот здесь... так напрягся, как... такая сморщенная кожа, и волосики торчат. И даже на те, что в журналах и фильмах, он совсем не похож, хотя там, вроде, с натуры снимали...

– Тебе он не нравится? - с тем равнодушием, которое приходит, когда сбываются дурные предчувствия, спросил Стасик. И уточнил после паузы. Тебе он противен?

– Немножко, - сказала Вика, после видимой борьбы с собой. - И главное, мне страшно. Теперь, когда я увидела, какой он, мне страшно, что он в меня войдет. Со всеми этими вздувшимися бугорками и жилками. Он нисколько не гладкий, и не отсвечивает изнутри. Я боюсь, мне будет очень больно. Вот такая боль, понимаешь, от которой... - она подальше оттянула резинку трусов Стасика, внимательно посмотрела, будто стараясь привыкнуть, но тут её лицо перекосилось она вскочила и, зажимая рот ладонью, кинулась прочь. Она влетела в туалет, едва успела склониться над унитазом - и её вырвало. Она упиралась руками в края унитаза, потом упала на колени, её продолжало рвать, и она плакала.

Стасик тоже плакал. Он прислушивался к звукам, доносившимся из туалета, потом, не застегивая брюк, подполз на коленях к своей сумке и стал в ней копаться. Неловко скособочив руку, он вытащил из сумки пистолет, повертел его, не без робости снял с предохранителя... С решимостью отчаяния он вставил дуло пистолета себе в рот, поглядел на мир выпученными глазами словно в последний раз, словно прощаясь с миром.

Его палец дрожал на курке.

Его взгляд упал на угол, где встречались две стены и потолок. В абсолютно новой и необжитой квартире уже успел, как ни странно, обосноваться паук, и теперь он на тонкой паутинке спускался из этого угла, смешно суча лапками.

Этот паук так привлек внимание Стасика, что он на секунду забыл о пистолете и о пальце, лежащем на курке. Он следил глазами за медленным спуском этого кровожадного письмоносца, его рука стала сжиматься в кулак и тут, опомнившись, он выхватил дуло пистолета изо рта: забывшись, он едва не нажал на курок.

Из туалета донесся шум сливаемой воды, потом вода зашумела в ванной: Вика пыталась привести себя в порядок.

Стасик с недоумением разглядывал собственные руки, пистолет в правой... Кое-как поднявшись на ноги и застегнув джинсы, он проковылял к окну. Труба торчала прямо перед ним, и все так же дымила, только вот розового в клубах дыма стало меньше, и больше золотистого, когда солнце выглядывало из-за туч, или серебряного, когда тучи наползали опять. Но день намечался скорее солнечный, чем пасмурный, золотые блики вспыхивали на крестах, оградах, автобусах и легковых автомашинах. Стасик поглядел вниз, потом взял так и забытый на подоконнике бинокль, поднес его к глазам. Пистолет при этом он положил на подоконник. Спохватившись, он убрал пистолет в сумку и опять вернулся к биноклю.

Он дышал глубоко и медленно, стиснув зубы - вдох... выдох... вдох... выдох... Его лицо, полузакрытое биноклем, приобрело из-за этого злое выражение. Когда Вика вернулась в комнату, он даже не шелохнулся. Она стояла и ждала у него за спиной, а он делал вид, будто не чувствует её присутствия рядом.

– Извини, - с несчастным видом сказала она. - Я не думала, что все это... что все это так... я не представляла, как это происходит.

– Автобус подъехал, - сообщил он. - Остановился у самых дверей. Я вижу, как Катькины родители вылезают, ещё какие-то люди... родственники, наверно.

– Дай поглядеть, - попросила она.

Он осторожно, стараясь не коснуться её ненароком, передал ей бинокль.

– Да, точно, - проговорила Вика. - Гроб вынимают из автобуса, закрытый... Интересно, откроют его для прощания или уже нет? Ведь Катька, наверно... после полета с седьмого этажа... Но, говорят, сейчас в моргах настоящие чудеса делают - любого покойника могут привести в такой вид, что любо-дорого глядеть.

– Замолчи! - крикнул он. Его голос сломался на этом крике, и он "подпустил петуха".

– Все, молчу, - преувеличенно спокойно сказала она. Ее лицо не соответствовало этому спокойному тону: Вика так жадно вглядывалась, что её лицо приобрело почти хищное выражение. - Их автобус неудачно встал. Мешает проехать какому-то черному чудищу с затемненными стеклами - то ли "Мерседесу", то ли "БМВ" - который хочет пропереть через ворота прямо на аллею кладбища. Наверно, приехал тот, из-за кого задержали эти роскошные бандитские похороны.

При этих словах Стасик поглядел на часы.

– Как раз полдень...

– Ну и что?

– Время такое, самое торжественное, как бы.

– Ага, разъехались, наконец. Автобус чуть назад подал, и эта шикарная машина прошла на аллею. А ты бы хотел такую?

– Конечно, хотел бы, в чем вопрос.

– Это хорошо, что ты хочешь.

– Почему?

– Потому что я собираюсь уцепиться за тебя всерьез и надолго.

Стасик схватил её и повернул к себе.

– Даже после этого?

– После чего?

– После того, как тебе стало противно?

– Конечно! Мне ж не ты стал противен, а вообще... И через это в любом случае надо пройти. Да?.. - Стасик держал её за руки и глядел на нее, пока она продолжала. - Я не понимаю. Видно, мы какие-то не такие... Девки начинают трахаться с двенадцати лет, некоторые даже на панель выходят, вон, сколько в газетах об этом пишут... И кайф от этого ловят. Катька в четырнадцать лет начала. А мы в пятнадцать не можем! Это ж ненормально, да?.. Но у нас получится, правда?

– Получится!.. - выдохнул Стасик. И, прижав Вику к себе, попытался поцеловать её в губы - точней, шмякнулся губами в её губы, потом повалил её на пол, начал судорожно расстегивать её блузку и задирать юбку.

– Прекрати! Прекрати! - Вика пыталась отбиваться от этого натиска отбиваться уже не в шутку, а всерьез. - Что ты делаешь? Ты же меня искалечишь! Нельзя так! И как раз тогда, когда Катьку сжигают!..

– Пусть сжигают! - прохрипел Стасик, сам не понимая, что говорит. Эта долгая игра возбудила и воспалила его так, что он уже ничего не соображал. Он пыхтел над Викой, нависая над ней побагровевшим лицом, и опять пытался справиться с "молнией" джинсов - которая, как назло, не поддавалась. Может, оттого, что его руки слишком тряслись.