Боткин - Е. Нилов

…и в особенности положения медика, которому поручается попечение о здоровье войска».

Теперь он сам стал тем медиком, который заботился о защитниках Крыма. Военный врач должен быть настоящим хирургом, думал Сергей Петрович, ассистируя при сложных операциях, а потом, совершая обход палат, приходил к заключению: военный врач должен быть знаком с хирургией, но не менее и с внутренними болезнями.

Через два месяца Боткин перестал мучиться сознанием, что из-за своей близорукости он не может стать хирургом. Он нашел свое место в полевой медицине: принял на себя послеоперационное лечение. Кроме того, в госпиталь поступали солдаты с простудами и желудочными заболеваниями. Как неизбежное следствие войны, в Симферополе вспыхнула эпидемия сыпного тифа.

Как-то ночью, оставшись около тяжелобольных, Боткин при свете коптящего огарка записал и своей книжке: «Замечено, что в условиях военного времени хорошо известные заболевания могут протекать не так, как это обычно наблюдается в мирной обстановке…»

Пройдет много лет, и Сергей Петрович вернется к этим записям. Он разовьет их в стройную систему военно-полевой терапии.

Глава V

В поисках знаний

«…Германия набросилась с совершенно исключительной энергией на естественные науки…»

В 1856 году умер Петр Кононович Боткин.

Дела фирмы требовали немедленного вскрытия завещания, что и было совершено в присутствии родственников. Управление фирмой по торговле чаем было завещано четырем сыновьям, двум от первого, двум от второго брака. Василий Петрович был одним из них. Так смерть отца вернула литератора и философа Боткина в область коммерция. Отец возложил на него также заботу о всей семье.

Большая часть капитала была завещана братьям, оставшимся в «фирме», а остальным, в том числе и Сергею Петровичу, — по 20 тысяч рублей. «…Следует отдать должную справедливость этой почтенной семье. — писал Белоголовый, — что такое неравномерное распределение наследства нисколько не нарушило искренности дружеских отношений между братьями».

После возвращения Сергея с фронта родные советовали ему заняться частной практикой, друзья — поступить в госпиталь. Но молодой врач искал для себя другого. Все яснее понимал он недостаточность знаний, полученных в университете. Иноземцев посоветовал Боткину ехать за границу, чтобы ознакомиться с западноевропейской медициной. Отцовское наследство давало возможность выполнить это — лучшего применения полученным деньгам Сергей не видел.

«Решив главное, — вспоминал потом Боткин, — я ни от кого не мог получить указаний и советов, где, как и у кого можно было заниматься с пользой в Европе».

По примеру большинства отправляющихся в то время для усовершенствования за границу Боткин решил ехать в Германию. Кенигсберг был первым немецким городом на его пути. Здесь он надеялся поработать в терапевтической клинике профессора Гирша. Но руководитель клиники в момент его приезда отсутствовал, и Боткин не мог начать работу. Разговорившись с одним из ассистентов, он узнал, что в Германии лучшим учителем считается вюрцбургский профессор патологической анатомии Рудольф Вирхов.

О Вирхове говорили как о создателе новой школы, выступающей с резкой критикой гуморального направления.

Боткин решил немедленно ехать в Вюрцбург.

Первые лекции Вирхова разочаровали Боткина. Где же громовые слова, сокрушающие мистику гуморальной теории, где гениальные обобщения, в чем сущность нового учения?

«Он читал о кровяном сегменте, распространяясь со свойственной ему обстоятельностью, о различных морфологических видах, — вспоминал Боткин. — Все эти мелкие подробности до такой степени казались мне скучивши и ненужными, что я понять не мог, как можно терять время на такие пустяки».

Но скоро он начал понимать, что в этих пустяках и заключена основная взрывная сила учения Вирхова. Избегая умозрительных построений, столь характерных для гуморалистов, Вирхов в основу научного исследования положил точный опыт, эксперимент. Целлюлярная патология Вирхова представляла широкую теоретическую систему, охватывающую все основные стороны жизнедеятельности организма в нормальных и патологических условиях. Вирхов исходил из учения о клеточном строении организма.

Клеточная теория, сформулированная в 1838–1839 годах Т. Шваном и М. Шлейденом, устанавливала единый принцип строения всех многоклеточных организмов и тем самым стала основой учения о живой природе.

Вирхов в своей патологии назвал клетку краеугольным камнем в твердыне научной медицины, он трактовал живой организм как сумму независимых клеток и утверждал, что «врач не может разумно мыслить о болезненных явлениях, если не находит для них точно определенного места в теле».

Главным орудием в его работах был микроскоп. Микроскоп открывал новые, неведомые стороны жизни организма, показывал жизнь клетки.

Боткин был знаком с клеточной теорией Швана и Шлейдена, умел обращаться с микроскопом. Но эти сведения оставались для него мертвым капиталом. Теперь каждое микроскопическое исследование связывалось с патологическими изменениями в человеческом организме, оно проливало новый свет на те тайны природы, к постижению которых стремился молодой ученый. Боткин писал в Москву братьям и Белоголовому; «Я должен много работать, много учиться, от многого отказаться, чтобы понять все значение и богатство нового учения».

Целлюлярная патология строго основывалась на опыте, и это главное, что покорило в ней Боткина. Уж очень соблазнительной была та конкретность и доказательность экспериментами, которая лежала в ее основе. Сергей Петрович стал горячим приверженцем нового учения.

Осенью 1856 года профессор Вирхов был переведен в Берлин. Боткин отправился туда же.

Первое время он восторженно относился ко всему, что увидел в Германии. Белоголовый вспоминает: «Боткин в письмах с любовью, с увлечением говорил о Вирхове, о клиниках, ярко описывал богатые и для всех открытые сокровища Берлинского университета…»

Делился своими впечатлениями Сергей Петрович и со старшим братом. Василий Петрович писал Анненкову: «На днях получил письмо от Сергея. Боже мой, какая кипит страшная работа в европейском научном мире! И посмотрите, на какой путь пробирается медицина: микроскопическая анатомия и химия кладутся теперь в основу ее; все стремится проверить опытом и наблюдением, абсолютные теории предаются осмеянию… Сергей, который был здесь дельный малый и выдержал экзамен на доктора, с ужасом пишет, до какой степени отстало наше медицинское образование от того, что теперь делается в Германии. Вообще замечательно в последнее время страшное движение Германии на поприще естественных наук, от которых так долго удерживало ее исключительное преобладание философии. Представьте же, философские аудитории положительно пусты, едва находится по 2, по 3 слушателя, уж истинно „последних могикан“. Аудитории наук естественных, напротив, переполнены».