Только о людях - Андрей Седых

«Почему она так ощущает свою расу? думала Женя. Вот другие дети, Машенька или Летька, ведь не делают никакого различия между белыми и черными? Или это не так? Машенька так же нормально и естественно представляет себе своего Бога белым, как Бэб видит его негром. Вероятно, это от рождения, инстинкт гонимых народов»… И она думала о том, что хорошо было бы так воспитать эту девочку, чтобы она не чувствовала себя низшим существом, но она знала, что это — невозможно, и что этого никогда не будет. Через две недели каникулы кончатся, надо будет возвращаться в город, она расстанется с Бабалу и, конечно, больше никогда в жизни ее не увидит.

И вот прошли эти две недели. Накануне отъезда, когда Женя сидела в саду, к ней подошла Бэб, присела рядом, взяла руку и тихо, но очень отчетливо спросила:

— Ты хочешь быть моей тетей?

— Конечно, Бэб. Разве ты уже не называешь меня тетей?

— Да. Но я всех дам называю тетями. А ты — одна. Как мамми. Хочешь?

Женя притянула к себе девочку, поцеловала ее. Бабалу опустила голову, и из глаз ее закапали на траву большие, частые слезы. И она спросила:

— Разве белая может быть тетей черной девочки?

— Может, твердо ответила Женя.

— Я спрашивала. Мамми сказала — нет, не будь глупой. Мамми знает… Я бы так хотела, чтобы ты стала черной.

Она совсем расплакалась и убежала, сослепу спотыкаясь, захлебываясь своим большим, настоящим горем.

На следующий день Женя пошла проститься с Бабалу. В саду девочки не было и она заглянула на кухню. Эльмара стояла у плиты и, не поворачиваясь, сказала, что ребенка она отправила вчера в город, к своей приятельнице, — маленький дьяволенок раскапризничался, проплакал весь вечер. Всё равно, сезон кончается, больше ей здесь нечего делать.

— Да, конечно, сказала Женя.

Она постояла еще минуту, не зная, что добавить, и вышла из кухни, как то не сознавая, что произошло. И только несколько минут спустя, в саду, она заметила, что еще держит в руках коробку с прощальным подарком, приготовленным для маленького дьяволенка. Она хотела вернуться, сунуть коробку Эльмаре и сказать, что это — от тети, но почему-то не решилась, махнула рукой и пошла к себе в комнату, укладывать вещи.

Завещание миссис Кингс

В ресторане было накурено, шумно и тесно, но Володя и его приятель всё же получили свободный столик около эстрады с музыкантами. Знакомый мэтр д'отель принял заказ, — да, конечно, устрицы превосходные, первые в этом сезоне, только утром полученные из Бретани, и к ним бутылка замороженного Пуйи. От куропаток на канапэ Володя отказался, а попросил что-нибудь попроще — не очень прожареный шатобриан с салатом.

Мэтр д'отель почтительно склонил голову и почти конфиденциальным тоном сказал, что к шатобриану можно порекомендовать Помар 1947 года, который он держит специально для знатоков. Мосье будет доволен. Володя кивнул головой: Помар его совершенно устраивал.

Покончив с заказом он откинулся в кресле, закурил и, перебрасываясь с приятелем ленивыми фразами, начал рассматривать зал. Ресторан был ночной, с музыкой и танцами, публика довольно пестрая, какая всегда бывает в Париже в такого рода местах. Сначала всё тонуло в голубоватом тумане, но постепенно из тумана этого начали выступать отдельные лица, немного раскрасневшиеся от вина и еды. За соседним столиком сидел человек средних лет, по виду провинциал. Володя почему-то решил, что он лесоторговец из Ажена, и что со своей дамой, слишком молодой и слишком часто пудрившейся, он познакомился всего час назад, на террасе кафэ на плас Клиши; лесоторговец, видимо, приехал в Париж на несколько дней и решил насладиться жизнью. За другим столиком сидела компания шведов, — все они были рослые, белокурые, много ели и еще больше пили, и всё это молча, серьезно, сосредоточенно, — они тоже, по своему, наслаждались жизнью. И только отведя глаза от шведов Володя заметил, что совсем рядом с ними, но с другой стороны, сидели две молодые и, видимо, скучавшие женщины. Собственно, Володя обратил внимание только на одну из них, очень стройную, высокую, со светло пепельными волосами. Позже, когда Володя пригласил ее танцевать, он заметил, что у нее какой-то детский рот, полный белых, ровных и мелких зубов, и зубы свои она показывала весело и охотно. В ней было что-то очень приятное, успокаивающее — здоровое. Володя спросил, кто она — англичанка?

— Нет, американка, засмеялась молодая женщина. Из штата Небраски и, представьте себе, владелица ранча… — Зовут меня Мэрион Кингс.

Они перешли на английский. От далекого русского прошлого у Володи остались барские манеры и знание иностранных языков. Говорил он по-английски хорошо, но с легким грассирующим акцентом и, ведя свою даму под звуки оркестра, стал рассказывать ей какую-то чепуху, которую обычно говорят мужчины, желающие быстро понравиться и произвести благоприятное впечатление. Володе было уже под сорок, он начал слегка полнеть, и в последнее время чувствовал, что так долго продолжаться не может, — давно пора завести семью. Но сегодня об этом думать не хотелось, — он еще очень дорожил теми радостями жизни, которыми пользуется в Париже свободный и материально независимый мужчина.

Когда танец кончился, он проводил Мэрион к ее столику, поблагодарил, и тотчас же пригласил на танго. Она согласилась просто и благодарно и пошла с ним в новом танце. Теперь свет в зале был притушен, горели только лампочки под шелковыми абажурами на столах, и два голубых луча прожекторов, спускавшиеся с потолка, скользили по фигурам танцующих. Они уже болтали, как два старых знакомых и, к концу танго, смеясь одними глазами, она спросила:

— А кто же вы такой? Я сразу назвала свое имя — Мэрион Кингс, из Небраски, Ю-Эс-Эй. Дополнительные сведения: рост 5 футов 8 дюймов, вес 130 фунтов. Совершеннолетняя. Была замужем два месяца и развелась. Моральная жестокость. Уехала в Европу, чтобы рассеять неприятное впечатление от семейной жизни. Я в Париже с подругой, но она скучает и решила вернуться домой через несколько дней. А вы?

Почему Володя не назвал ей своего настоящего имени? Может быть, сказалась старая привычка холостяка, — не давать своего имени и адреса случайно встреченным женщинам. Может быть, ему просто захотелось пошутить или поразить воображение американки из Небраски. И вдруг, не задумываясь, он назвал имя приятеля, сидевшего с ним за одним столом.

— Князь Сергей Чачнадзе… Один из бесчисленных грузинских князей. Простите, но это не моя вина.

Мэрион Кингс всю жизнь мечтала познакомиться с настоящим князем. Это было так интересно! И когда танец кончился и они вернулись к столику, она уже с видом собственницы познакомила Володю с подругой:

— Князь Сергей… дальше идет имя, которое я не научилась произносить: таких букв нет в английском алфавите. Он прекрасно танцует, говорит по-английски с французским акцентом и обещал нам показать настоящий Париж.

Вышло, однако, так, что Володя начал показывать Париж одной Мэрион. Подруга готовилась к отъезду и была очень занята. Сергей Чачнадзе был устранен с самого начала, — Володя рассказал ему о шутке и князь обещал его не выдавать.

— В общем, сказал он Володе, ты создаешь опасный прецедент. Отныне все мои грехи я буду прикрывать твоим именем. Ты не думаешь, что перемена имени может привести к забавным ситуациям? Для чего, собственно, ты сделал это? Она не производит впечатления искательницы приключений и ты, по моему, ничем не рисковал.

— Не знаю. Просто захотел пошутить. Почему не поразить воображения американки? У них там, в Небраске, нет грузинских князей… Через две недели она уедет и всё будет забыто.

На следующий день они условились встретиться и он заехал за миссис Кингс в ее отель. Она жила в спокойной, немного старомодной гостинице на рю де Риволи, против Тюльери.

— Вы, парижане, говорила Мэрион, пересекая парк и направляясь в сторону Сены, не достаточно цените Париж. Это что-то такое, что принадлежит вам по праву и что является частью вашей повседневной жизни. Чтобы по настоящему любить и ценить Париж, нужно жить в другом городе, даже в другой стране, и только изредка приезжать сюда, — тогда этот удивительный город действует на вас, как вино.

Она была в светлом, легком костюме, в башмаках на низких каблуках и казалась из-за этого еще моложе, чем в ресторане, в вечер их случайного знакомства. И была в ней какая-то жажда жизни, которая поразила Володю, — она радовалась ярким осенним цветам на клумбах парка, шуршанью бронзовых листьев под ногами и особенной, сентябрьской синеве неба, по которому плыли белые барашки.

Они пересекли Тюльери и пошли по набережной Сены, вдоль каменного парапета, щурясь от солнечных бликов на тяжелой и уже по осеннему холодной речной воде. Прошел, пыхтя и задыхаясь от собственного дыма, пароходик, тянувший на буксире несколько барж. У темных каменных быков моста пароходик вдруг откинул назад трубу и минуту спустя, уже по ту сторону моста, снова раздалось его пыхтение и снова повалил густой дым. День был будний, мало прохожих, и даже букинисты не все открыли свои ларьки. Миновав Лувр они вышли на набережную, где расположились магазины, торгующие цветами, рассадой для огородников и садоводов, и там же были клетки с воркующими голубями, с зелеными попугаями, желтыми канарейками, какими-то красногрудками, — веселый и певучий птичий мир. В ящиках с соломой возились розовоглазые кролики, а рядом стояли аквариумы, в которых плавали причудливые тропические рыбы, — перламутровые, светящиеся, полосатые зебры, рыбы-мечи и японские рыбки с пышными хвостами распущенными вуалью… Всё это было так красочно и так интересно, что Мэрион забыла усталость и всё время тянула Володю вперед, к ящикам-солариумам, в которых на песке дремали свернувшиеся клубком змеи и сидели застывшие, окаменелые хамелеоны.