Как я был вундеркиндом - Владимир Машков

— А почему ты опоздал? — спросил я Гришу.

Почему я опоздал, было ясно. Но почему опоздал Гриша, это было не ясно.

— Учительница виновата. — Гриша поморщился, словно от зубной боли. — Взяла мою тетрадку по письму: «Почему столько клякс?» А я говорю: «Нина Ивановна, вы что, не знаете, в каком я доме живу? — „Знаю, в высотном, — отвечает учительница. — Но какое это имеет отношение к кляксам в тетради?“ Я пожимаю плечами — до чего же непонятливый народ эти учителя, но всё-таки объясняю: „А вот какое отношение. Ветер раскачивает дом, и особенно двадцатый этаж, где я живу. Раскачивается стол, стул. Тетрадка тоже раскачивается. Я сам удивляюсь, как в таких ненормальных условиях вообще уроки делаю, а вы про какие-то кляксы говорите“.

Гриша рассказывал очень серьезно, и я не решался рассмеяться.

— Ну и что сказала учительница? — спросил я.

— Что она может сказать? — Гриша вздохнул. — Сказала: „Останешься сегодня после уроков в школе и на первом этаже сделаешь домашние задания. Надеюсь, что на первом этаже тебя не будет раскачивать“.

Гриша снова замолк. Не очень ему хотелось рассказывать эту историю.

— А кляксы всё равно были. Я так старался. Ручка, наверное, плохая? Как ты считаешь? — с надеждой спросил у меня Гриша.

— Наверное, — кивнул я.

Во время нашего разговора собачки носились друг за дружкой. То Уголёк догонял Кнопку, то Кнопка мчалась за Угольком.

— А где остальные? — спросил я.

— Пристроил, — обрадовался Гриша. — Нашёл им дом, семью…

— А эти?

— У меня останутся. Хотя родители и против. Я устроил собакам жильё в подвале. Там тепло, хорошо. А еду я ношу.

Почувствовав, что о них идёт речь, собаки замерли на месте, чинно постояли, как полагается благовоспитанным собачкам, глядя преданно в очи своему хозяину, а потом снова понеслись по кругу.

Гриша глядел на собачек и ласково улыбался. Так улыбается взрослый, глядя на проказы ребёнка.

— Слушай, — вдруг повернулся он ко мне. — А тебе не надоело быть вундеркиндом?

— Надоело, — неожиданно признался я.

— Ну так бросай это дело.

— А как?

— Поговори с родителями по душам. — У Гриши всё было просто. — Мол, так и так, родители дорогие, нет мне житья, таю на глазах, чахну, хватит человека мучить… Родители поймут. Они же тебя любят. Ты у них единственный сын… Любят тебя родители?

Я задумался. Раз столько учителей ко мне приставили, развивают меня, раз добра мне желают, значит, любят. Ну, конечно, любят.

— Любят, — сказал я вслух и вздохнул.

Гриша заметил, что я вздохнул.

— Родители, вообще, странные люди, — сказал он. — Сами не знают, чего хотят. Если бы в один ужасный день мы стали такими, какими они нас хотят видеть, то сами бы испугались, чего натворили…

У меня истекло свободное время, и я вынужден был распрощаться с Гришей и его собачками.

Я понимал, что всё дело в бабушке, что это она всё за-теяла. И она одна может всё рас-теять, то есть расстроить.

Но я только представил, как начну говорить с бабушкой по душам о том, что, может, мне поменьше заниматься, отказаться хотя бы от одного учителя, и мне сразу стало худо. Бабушка тут же скажет, что у всех внуки чем-нибудь интересуются, увлекаются, а я лентяй и лоботряс и хотел бы всю жизнь прожить лодырем.

Нет, с бабушкой лучше не начинать разговор по душам. А с дедушкой? Вот с кем можно поговорить по душам. Но что он может сделать? Ещё раз хлопнуть дверью?..

Нет, Гриша прав. Надо начинать с родителей.

Легко сказать — поговори с родителями по душам. Тут вообще некогда поговорить, не то что по душам.

Утром я едва успеваю сказать папе и маме „доброе утро“ и лечу сломя голову в школу. А вечером, когда я возвращаюсь домой, родители уже спят. Не станешь же их будить, чтобы поговорить по душам. Человек, разбуженный раньше времени, страшнее тигра.

И вдруг мне повезло. Когда я через три дня после разговора с Гришей вернулся домой, папа ещё не спал. И телевизор был выключен. Что-то стряслось, наверное.

Оказалось, что любимая папина команда проиграла с разгромным счётом. У папы было ужасное настроение. Лезть к нему с разговором по душам было, по меньшей мере, опрометчиво. Но я так обрадовался, что вижу папу, и поэтому ни о чём другом не думал.

— Папа, — начал я издалека, — ты почему не спишь?

— Заснёшь тут, — от огорчения папа чуть не плакал. — Наши снова продули…

Папа нервно ходил по комнате. Я пристроился, чтобы шагать с ним в ногу.

— Папа, мне необходимо с тобой поговорить…

— Ты понимаешь, у нас нет совершенно защиты…

— Папа, если бы ты убедил бабушку…

— А вратарь? Сказать, что он — дырка, значит, ничего не сказать, он — пустое место…

— Может, мне отказаться от занятий английским?..

— …если вместо него поставить трёхлетнего пацана, и то больше пользы будет…

— …или от математики…

— …а нападающие? Мазила на мазиле…

— …мне просто тяжело…

— …тяжело — не то слово, они двигаются по площадке, словно их неделю не кормили…

— …или от музыки… ну какой из меня музыкант?

— …ты прав — какой из него тренер, одно название, что тренер…

Мы остановились одновременно. Несколько секунд ошалело глядели друг на друга.

— Да о чём говорить, — скривился папа. — Всем ясно, что тут дело безнадёжное…

— Ты прав, дело безнадёжное, — прошептал я.

— Естественно, тут другого мнения быть не может, — папа зевнул. — Ложись поскорей, поздно уже.

Вот такой разговор по душам произошёл у меня с папой.

Я ПИШУ ПАПЕ, А ПАПА ПИШЕТ МНЕ

Что же делать? Как поговорить по душам с родителями? И вдруг меня осенило — я напишу папе. Письмо он прочтёт и тогда уж обязательно поговорит со мной по душам.

Я сел за стол и вот что написал:

"Дорогой папа!

Мне необходимо с тобой серьёзно поговорить. Дело очень важное, не терпит отлагательств.

В последнее время я пришёл к убеждению, что мой режим дня нуждается в серьёзном изменении. В моём возрасте надо, как минимум, гулять четыре часа (см. журнал "Здоровье"). Мой неокрепший организм может не выдержать такой непосильной нагрузки, и последствия могут быть самыми плачевными. Пока не поздно, надо предпринять решительные меры.

Твой сын Всеволод".

Письмо я вручил папе утром, когда он, позёвывая, вышел из спальни.

— Что это? — испуганно спросил папа.

— Прочти, пожалуйста, — попросил я и помчался к троллейбусу.

Я надеялся, что вечером папа будет меня ждать. Но я ошибся. Когда я пришёл, папа уже спал.

На телефонном столике белел лист бумаги. Письмо! Мне! Я торопливо развернул листок и прочитал:

"Отец!

Что у тебя стряслось? Отчего такая паника? Всё будет хорошо. Ты ещё молодой, у тебя вся жизнь впереди.

В другой раз пиши разборчивее. У тебя ужасный почерк, и я половины не понял.

Твой папа".

Не раздеваясь, я так и сел на стул. Никак не получается поговорить с папой по душам.

Что ж, ничего не поделаешь — придётся ещё раз написать папе и всё объяснить. Моё первое письмо он наполовину прочёл. Наверное, прочтёт и второе. Только надо писать поразборчивее. Неужели у меня ужасный почерк? Никогда бы не поверил, но раз папа говорит, наверное, так оно и есть… И если он просит писать поразборчивее, постараюсь выводить каждую буковку. Мне ничего другого не остаётся, раз я хочу, чтобы папа меня понял.

Не откладывая дела в долгий ящик, я сразу взялся за новое письмо. И вот что у меня получилось:

"Дорогой папа!

Очень жаль, что ты сильно устал и меня не дождался, и потому нам не удалось поговорить по душам.

В последнее время я много размышлял и пришёл к выводу, что мне следует отказаться от двух учителей.

Во-первых, от учителя математики. Всё время, когда я бываю у него, я занят только одним — листаю книги. Это очень интересные книги — про диковинных зверей и про разные страны. Но какое они имеют отношение к математике? Короче говоря, все занятия по математике — напрасная трата времени.

Придётся расстаться и с учительницей музыки. Хотя я и очень привязался к ней и к её семье. Валентина Михайловна живёт очень далеко, и поездки к ней отнимают много времени. И потом — и это главная причина — с моими данными нет никакого смысла заниматься музыкой.

В результате сокращения двух занятий у меня освободится много времени, которое я могу посвятить общему развитию.

Твой сын Всеволод".

Утром я протянул папе незапечатанный конверт, в который было вложено моё письмо.

Папа прервал свой зевок и недоуменно поглядел на конверт.