Умирать вечно - Кирилл Алейников

Я хотел посмотреть, что еще они, эти неизвестные пока мне шутники успели изменить. Может, ничего они и не изменили, и тогда я сейчас наваляю этому мужику по самое ничего, да и его «жене» достанется от меня. И «детям», если они тут будут. Незнакомец как-то легко пропустил меня внутрь квартиры, почти не сопротивлялся моим локтям. Я вбежал сначала в прихожую, затем в гостиную, яростно огляделся, зашипел и, в конце концов, крикнул:

— Да что это такое?! Где все мои вещи? Где моя мебель?! Кто вы такие?

Щелчок. И сухой голос псевдоинтеллигента:

— Убирайся вон, бичева!

На меня смотрели два ствола охотничьего ружья. Гладкоствольного, но оттого не менее опасного. Где-то в соседней комнате верещала невидимая супруга охотника, верещала что-то нечленораздельное, но явно принадлежащее слушателю на другом конце телефонного провода. Слушателю, кем, скорее всего, является дежурный местного отдела внутренних дел.

Я попятился к входной двери.

— Эй, мужик, ты чего? Ну-ка убери эту штуку!

— Давай-давай, мразь! — повел ружьем мужчина. — Проваливай!

— Я уйду, только сначала скажи мне, гад, что все это значит? Ведь это моя квартира!

Глаза интеллигента блеснули настолько опасно, что я еще до того, как раздался выстрел, знал, что он все ж раздастся. Где-то в правом боку чуть ниже ребер вспыхнула адская боль, будто несколько раз полоснули рваным куском железа. Я завалился на стену, застонал, но испытывать судьбу далее не стал. Как можно скорее я выскочил в подъезд и по лестнице бросился вниз. Кажется, мужик последовал за мной, что-то кричал, грозился окончательно пристрелить. Вероятно, он исполнил бы свою угрозу, если бы догнал. Но он не догнал.

Я сначала по двору, затем через небольшой скверик среди голых кустов бежал и бежал прочь от кошмара. Сквозь пальцы ладони, приложенной к ране, сочилась кровь; с каждой секундой становилось труднее дышать, оставалось меньше и меньше сил. Опять сознание предпочло ретироваться до лучших времен, отдав бразды правления моей сущностью инстинктам, главенствующим среди которых в данный момент являлся инстинкт самосохранения, а еще — страх. Я бежал, покуда силы и в самом деле не покинули меня. К тому времени боли я уже не чувствовал, лишь жжение в ране и дьявольский холод ночи. Под подошвами кроссовок захрустел лед, заскрипел гравий, пару раз послышался всплеск. Я упал боком на косую бетонную плиту водоотводного канала, в который занесла нелегкая, вновь застонал и потерял сознание…

Совершенно неуместное чувство dИjЮ vu посетило меня прямо перед тем, как разум отключился. DИjЮ vu, вызванное пульсирующей в агонизирующем мозгу мыслью:

Я умираю… я умираю… я умираю…

ГЛАВА 3

— Оклемался…

В ушные раковины, до слуховых перепонок словно набитые плотной ватой, осторожно влился чей-то голос. С хрипотцой, принадлежащий человеку пожилому или даже старому, бывалому, жизнью тертому.

— Давай-давай ужо, выпей…

Губ коснулось теплое стекло стакана. А, быть может, и не стакана, но железной кружки. Я, не открывая глаз, чуть вытянул губы и сделал глоток. Отвратительная на вкус жидкость, закрученная на крепком алкоголе, трудно прошла в желудок, вызвала спазмы и желание немедленно высвободиться от этой гадости. Но я сдержался, понимая тем поверхностным слоем сознания, что сохранил активность: алкоголь помогает. Помогает расслабиться, унять боль телесную и духовную, прогнать страхи и фантомы прочь, в загоризонтные дали, обволоченные густыми облаками и испарениями спирта… Мигом по нутру расплылось успокаивающее, жгучее наслаждение, мысли, до того витавшие вразброд, обрели порядок и направление, из броуновских частиц ставшие отчетливой пульсацией, синхронизированной с биением сердца.

Простреленный картечью бок едва заметно ныл, будто оттягивался, колыхался. Я ощущал плотную повязку, опоясавшую спину и поясницу, немного тугую в животе. Почувствовав приток жизненных сил, я рискнул открыть глаза и осмотреться. Перед взором предстал низкий почерневший от копоти потолок, испещренный трещинами и буграми разных размеров. К потолку на толстых болтах была прикручена железная балка, на ней висела перекинутая поперек грязная куртка, испачканная кровью, рваная справа у кармана. Вокруг плясали полутени от разведенного неподалеку огня. Еще в поле зрения попала голова седого, гладко выбритого старика, суетливо подставляющего мне кружку с питьем.

— Где я? — со скрипом и каким-то непонятным свистом сквозь слова спросил я прежде всего. Почему-то показалось, что этот вопрос самый актуальный на текущий момент.

Старик убрал кружку, обтер ладони о засаленную телогрейку, громко кашлянул. Обветренное морщинистое лицо с участливым выражением застыло надо мною, не спеша давать ответ.

— Где я? — повторился я. Голос крепчал и в этот раз уже не свистел.

Старик хмыкнул, его тонкие бледные губы, прикрывающие беззубый рот, скривились в ухмылке.

— А сам-то как думаешь, сынок? — встречным вопросом ответил он.

Я не нашелся что ответить, потому что не знал, где нахожусь, не знал, как сюда попал. Мученически прикрыв глаза, я скорее для себя, нежели для старца, прошептал:

— По-моему, я провалился в ад…

ГЛАВА 4

Странно, но огнестрельное ранение я пережил весьма легко. Конечно, мучили по ночам чудовищные боли в боку и в голове, ушибленной, очевидно, еще там, в метрополитене. Сводило периодической судорогой сердце, покалывало под ребрами, внутри груди, да так, что трудно становилось дышать, а временами и вдох-то не получалось сделать — такая сильная боль. Моим лазаретом и больничной палатой, моим убежищем от странностей и дикости обрушившихся внезапно событий стал заброшенный в первого взгляда, но обжитой уже, чистый и сухой подвал. Подвал тот был расположен под средней школой на окраине города, не так уж и далеко от моей квартиры, незаконно занятой кем-то…

Выходившего меня старика звали Петр Васильевич Галин. Поначалу, когда я еще не мог ни двигаться, ни даже поесть самостоятельно, он мало чего рассказывал о себе. Мою сбивчивую историю слушал со вниманием, но без того энтузиазма, какой бы хотелось мне видеть на лице слушателя. Казалось, он знал обо мне и моих приключениях больше, чем я сам о них знал. Петр Васильевич, тем не менее, не перебивал, никак не комментировал доклад, лишь хмурился местами, когда я упоминал имя бога всуе, да когда проклинал все на чем свет стоит под воздействием обиды, злости и собственной невозможности разобраться в ситуации. Не раз я просил, чтобы Петр Васильевич вызвал мне «скорую» или как-то отвез в больницу; чтобы позвонил в милицию и рассказал о моем затруднительном положении… Чтобы связался с моей работой, на худой конец. Но старик не внимал просьбам, не удовлетворял их, лишь отнекивался да божился, де, не худа ради, но во благо се. Для какого блага он не хочет отпускать меня к квалифицированным врачам, отчего не желает звонить в милицию, я не мог даже предположить. Вертелась в голове мысль, что старик умственно больной, возможно даже, член какой-нибудь секты из бомжей. Кто его знает, этого добродушного с виду старца…