Время другое - Анна Мартынчик

«Боже…» – шептала женщина, прокусывая кожу около мизинца, – «Нужно что-то делать…»

– Владимир!

…Владимир сидел за столом в гостиной и без единой эмоции на лице читал то самое письмо, от которого его жена потеряла всякий покой. Женщина металась и поясняла, цитируя то одну, то другую фразу из контекста:

– Он начинает с того, что жалеет меня: я всегда слабая и нуждаюсь в его помощи!.. Затем… – Александра метнулась к Владимиру и указала на конкретную строку, – Затем он пишет: «Я вообще письма терпеть не могу!»… У него полная дезориентация в реальности!.. Эти постоянные поиски прошлого: «Твоя мама всегда любила», «Твоя бабушка учила»… У него расстройства памяти: обманы памяти, перенос событий во времени… парамнезия?..

«Ты любишь откусывать от пирога по очереди», «Твой вечный страх старости», «Усердно пишешь стихи» – он помнит то, что было в деталях и живет ими! И верит…

«Грязная девочка и её грязный отец!», – Александра снова ткнула пальцем в письмо, – его воображаемые образы вызывают у него эмоции и чувства…

– Психопат… – продиагностировал Владимир.

– …Воображаемое переживается как истина… Всё перешло в сюжетные псевдологии! Сверхценные навязчивые и бредовые идеи – патологии… «Красные туфли»…

Владимир бросил письмо на пол. Подошел к окну. Молчал он долго, прежде чем начал рассуждать:

– Оксфорд, стихи, пейзажи, красные туфли… Мне жаль, что я не знал твоих красивых детских желаний. Но ты читаешь эти письма не потому, что нуждаешься в этом, ибо твоя жизнь совершенна и счастлива. Я знаю.

– Ты знаешь! – уверенно и даже страстно подтвердила Александра, не взирая на то, что слова Владимира вогнали её в краску.

– Мы оба знаем, что его нужно срочно изолировать от общества! – продолжил Владимир, – Речь идет о безопасности нашей семьи.

– О чем ты?

– ?

– !

Владимир был искренне поражен непониманию супруги:

– То есть… ты заметила всё, кроме того, что «черная грязная девочка и грязный отец» – это мы с Надей – Веснушки, черные кудри! Александра: это мы! Он не был на нашей свадьбе, он не должен был знать, как я выгляжу! Тем более: откуда ему знать, как выглядит наша дочь! От одной мысли, что он следит за ней, я готов, ей Богу, разнести всё!

Владимир подошел близко. Лицо его было в сантиметрах от лица жены:

– Это твоя дочь просила у тебя милостыню. Твоя дочь смотрит чернью и расцарапывает тебе руки в кровь. Он не может смириться с тем, что у тебя дочь и поэтому она преследует тебя в его психических фантазиях и приносит боль! А потом появился и я… И его знание того, что у меня морская болезнь, и последующее акцентирование внимание на том, что у НЕГО её нет! Это мы забрали у тебя радость… Это у нас он грозится забрать всё в ответ, Александра, и это уже угроза!

Александра была бледнее белой бели. Страх, обида, разочарование – не понятно, что больше чувствовала она в тот момент. И беспокоило осознание того, что её трезвый ум далеко не так уж трезв. Она видела в письмах то, что желала: жалела Илью… Неправильно, необоснованно, неблагородно жалела и тем самым способствовала его психической гибели.

«Почему? Илья нуждается в лечении или у меня скрытых обид и желаний больше, чем у всякого трубящего о помощи?»

Частная психотерапевтическая клиника. Москва… В этой клинике Александра работала вот уже как пять лет психотерапевтом стационара. Пять лет читала, расшифровывала, выслушивала человеческие недуги, но то, что она чувствовала сегодня, было новью: нервничала, металась по кабинету, не могла найти себе места в буквальном смысле слова. Она ждала. Владимир позвонил и сказал, что скоро привезет Илью. Больше не сказал ничего.

Действительно скоро женщина, словно в режиме замедленной съемки, наблюдала, как к клинике подъехал автомобиль мужа, как долго из машины никто не выходил, а затем вышли трое: Владимир, какая-то девушка и… должно быть, Илья? «Должно быть» – потому что не был он похож на Илью, которого так долго и так хорошо знала Александра: тощий, сгорбленный, резкий в движениях.

Владимир зашел в кабинет жены как всегда уверенно и деловито:

– С ним пока поработает Стёпа… Я думаю, тебе не стоит брать его под свою опеку. Разнервничается донельзя… Пока не стоит… я полагаю.

Александра жестом предложила мужу присесть напротив:

– ? – спросила немо, но Владимир знал, чего от него ждут.

– Это его сестра. Я был уверен, что все эти письма приходят с одного адреса, и что ни в какие путешествия по миру он не отправлялся… Можно воды?

Александра кивнула и подала мужу стакан. Сама лить не осмелилась: тряслись руки.

– Илья твой, – продолжил Владимир, после того, как залпом выпил миллилитров четыреста минеральной воды, – жил у сестры всё это время… Он действительно переехал на другой конец города. Но, как полагает его сестра – Наташа, – вёл себя всегда вполне адекватно… Она и знать не знала о письмах к тебе и до сих пор думала, что причиной потери рассудка брата стала смерть его новой пассии… На его глазах её сбила машина… Ну обо всём тебе расскажет Наташа… Она сама на меня вышла, когда поняла, что тянуть некуда и брату нужна помощь специалистов… Так вот: всему своё время… На работу тороплюсь… Ты как, нормально?

Александра была в порядке. Ровно до того момента, пока из кабинета не вышел Владимир. Боль сдавила в области грудины и долго не давала ни глотнуть, ни продохнуть. Взяла себя в руки. Ждала…

После общения с Ильёй, врачами было принято решение оставить его в стационаре.

– Подозреваю кататоническую шизофрению, – озвучил Семён, – Он слышит меня, понимает, но чрезмерно возбужден, резок в движениях, не контролирует тело…

Следующим утром Александра решила поговорить с Ильей сама. Она вошла в палату. Руки Ильи были в кровавых царапинах. Наташа сидела рядом и что-то приговаривала ему на ушко. Илья казался дезориентирован… не скоро он заметил Александру. Она села напротив него на корточки и заглянула в глаза. Зрачки были расширены. Он постоянно норовил чесать и без того расчесанные руки.

Илья долго всматривался в лицо Александры, и на мгновение, словно признал в ней кого-то знакомого, замер… А дальше, его как будто током било: трясло, стал буквально рвать на кистях кожу, кричал…

…У Ильи не было подобной реакции ни на одного другого врача клиники и поэтому Александру, конечно, не закрепили за Ильёй.

– Его руки разодраны…

Владимир тяжело вздохнул. Он понимал, что супруге нужно выговориться, но так трудно было переключиться на эту тему, после того, как хорошо поужинали и уложили дочь спать.

Александра продолжила:

– И в письме он писал про то, как девочка расцарапала руки мне… Не понимаю… Мне нужно с ним говорить. Я смогу его понять!..

– А что с той девушкой, которую сбила машина?

– Не знаю. Но не думаю, что это причина… – глядя в стену ответила Александра, – Он сам в письмах расскажет о своей болезни. Нужно перечитать вдумчивее… Нужно подождать, пока он сладит с телом и сможет снова писать!

– …

Но контролировать тело Илье было трудно и хоть, спустя месяц, он и стал собраннее, на предоставленных листах он ни писал, ни рисовал. Александра пыталась найти зацепку и вникала в каждую деталь, рассказанную Наташей о жизни Ильи, но по рассказам, никаких психических изменений с ним не происходило до гибели той самой девушки. А о письмах Наташа и не догадывалась, а когда прочла одно из них – была ошарашена.

– Как? Он казался счастливым рядом с ней… И жил тобой? Нездорово, параноидально жил тобой? В несуществующих реалиях?

Это был выходной день. Владимир копался в гараже, Александра замешивала тесто для пирога. Дождь стучал очень мелодично, и Александра как будто погрузилась в эту мелодию всем своим существом и поэтому не сразу заметила, как вернулась из шахматной школы дочь.

– Ма-а-ам! Тебе письмо от незнакомца!..

Александра села в гостиной на пол и немедля разорвала конверт, на котором, по обыденности, не было адресанта. Возможность рождения всякой мысли было пресечено на корню.

«Мы вернулись домой… У нас есть дом, ты вспомнишь его и полюбишь…Путешествия и дороги утомили…

Ты не узнала соседей. Не страшно. Главное, что я с тобой, а меня ты чувствуешь, знаешь, помнишь.

После серьезной работы над чисткой дома, мы сели во дворе на газон с бокалами… сока… Ты любишь пить сок из бокалов. Только вишневый, чтобы, как в детстве: будто вино.

Я смотрел на тебя. В каждой твоей морщинке, в каждой черточке лица я вижу всё ту же девочку с причудливым курносым носиком и язвительными глазками. Вечность – это память. Нет… не бывает страшной старости, душа моя! Бывает вечность: красивая и чувственная. Я не буду больше убеждать тебя в том, чтобы ты не боялась старости… Ты всё чувствуешь сама, а капризные недовольства морщинами – просто игра. Снова игра…

Дома у нас нет никого. Ты не любила кошек, а собаку мы не удосужились завести. Детей тоже…