Ганс и Грета - Фридрих Шпильгаген

– Здравствуй, Гансъ! – произнесъ густой голосъ.

Гансъ поднялъ голову, которую подпиралъ рукой, и увидалъ булочника Гейнца въ дверяхъ.

– Здравствуйте, отвечалъ Гансъ.

– Ну, Гансъ, какъ идутъ дѣла? – спросилъ булочникъ, совершенно такъ, какъ передъ тъмъ спрашивала Кристель.

– Отлично! – отвѣчалъ Гансъ совершенно такъ, какъ отвѣчалъ передъ тѣмъ дѣвушкѣ.

Толстыя губы булочника насмѣшливо искривились. Онъ сѣлъ на стулъ, съ котораго только-что встала Кристель, положилъ локти на столъ, сложилъ руки и медленно ска¬залъ, крутя большіе пальцы рукъ одинъ вокругъ другаго:

– Послушай, Гансъ, я передумалъ. Собственно говоря, мнѣ не надо работника, хотя моего Августа и взяли въ солдаты. Настали плохія времена; еле, еле концы съ кон¬цами сводишь. Но если у тебя здѣсь нѣтъ другаго мѣста, то лучше приходи ко мнѣ, чѣмъ искать счастья на сторонѣ. Теперь, повторяю тебѣ, Гансъ, плохое, голодное время и вездѣ у насъ работниковъ больше, чѣмъ ихъ требуется. Поэтому я не могу назначить тебѣ большого жалованья. Шестнадцать талеровъ въ годъ, къ деревенскому празднику пару новыхъ сапогъ, а къ Рождеству новое платье. Если ты согласенъ…

– Послушайте, хозяинъ, – сказалъ Гансъ, пристально смотря булочнику въ глаза, – вамъ нечего продолжать, вы хорошо знаете, что меня никто не хотѣлъ нанять, кромѣ Якова Кернера, у котораго я самъ не хочу служить; да къ тому же вамъ извѣстно, что мнѣ не хочется уходить отсюда, иначе я и не подумалъ-бы наняться у кого-нибудь изъ васъ. Поэтому то вы и предлагаете мнѣ десятью талерами меньше, чѣмъ обыкновенно дается порядочному работнику; но вы не ошиблись въ расчетѣ; я поступлю къ вамъ, только не думайте, что меня можно провести и что я этого не замѣчу.

Заплывшіе глазки булочника заблистали, когда онъ подумалъ: поступишь ли ты ко мнѣ по доброй воле или нѣтъ, мне все равно. Но онъ не высказалъ этой мысли, а продолжалъ свою рѣчь, какъ будто Гансъ согласился безъ всякихъ оговорокъ. – Ну такъ ты завтра же можешь начать работу.

– Да, вотъ что я еще хотѣлъ сказать, Гансъ: тебе нельзя будетъ ночевать у меня, и Августа некуда было поместить, да и съ моими дѣвушками не затевай никакихъ шашней, если хочешь, чтобъ мы остались друзьями.

– Вы говорите, словно вы уже мой хозяинъ, – сказалъ Гансъ.

Булочникъ будто опять не разслышалъ, или слышалъ что-нибудь другое.

– Хорошо, Гансъ, – сказалъ онъ, – вотъ тебѣ и задатокъ.

Онъ вынулъ талеръ изъ кармана жилета и положилъ его передъ Гансомъ на столъ.

Гансъ задумчиво посмотрелъ на талеръ и, внезапно решившись, сунулъ его въ карманъ; потомъ протянулъ руку булочнику и сказалъ:

– Я не хочу лгать, говоря, что охотно поступаю къ вамъ; но вамъ отъ этого будетъ не хуже; я буду работать усердно и вамъ не придется на меня жаловаться. А если вамъ что не понравится, скажите прямо; я парень не злой и перенесу замѣчаніе; но только помните, что когда чаша полна, она бежитъ черезъ край.

– Хорошо, Гансъ, – сказалъ булочникъ, – а теперь пойдемъ ко мне! я покажу тебе, съ чего завтра начать работу.

IV.

И такъ Гансъ получилъ мѣсто въ деревнѣ, вблизи своей Греты. Онъ былъ такъ доволенъ этимъ, что ему не трудно было оставаться вѣрнымъ своему характеру и на все смотрѣть съ хорошей стороны; да и самая работа способствовала этому. Господину Гейнцу принадлежалъ на горѣ, недалеко отъ Ландграфскаго ущелья, значительный участокъ лѣса, изъ котораго онъ ежегодно вырубалъ себѣ порядочную часть на дрова. Большая часть деревьевъ, предназначенныхъ на нынѣшній годъ, была срублена и распилена на бревна; оставалось срубить и распилить еще нѣсколько деревьевъ и потомъ свезти все въ деревню. На эту работу требовался сильный, смѣлый человѣкъ; таковъ именно и былъ Гансъ. Онъ самъ хорошо это зналъ, и могъ теперь каждый день примѣнять къ дѣлу свою силу и смѣлость, оттого ему и было теперь такъ легко на сердцѣ, какъ еще ни разу не бывало – во время двухгодичной солдатской службы, хотя онъ и охотно справлялъ ее. Но еще больше работы, нравилось ему, что онъ могъ цѣлые дни проводить въ лѣсу. Лѣсъ съ дѣтства привлекалъ его. Еще когда онъ не былъ долговязымъ Гансомъ, а маленькимъ мальчикомъ, для него не было большего удовольствія, какъ просиживать цѣлые дни въ лѣсу. Не было ему и восьми лѣтъ, а онъ уже зналъ каждую дорожку, каждую тропинку въ горахъ; зналъ гдѣ больше всего родится брусники и черники, – где лучше ежевика и шиповникъ, гдѣ надо искать опенокъ и другихъ грибовъ, зналъ разныя лѣкарственныя травы, употребляемыя крестьянами, и за которыя аптекарь давалъ хорошія деньги. Нѣсколько лѣтъ позже онъ пристрастился къ птицамъ; во всемъ околодкѣ не было птицелова искуснѣе десятилѣтняго Ганса, потомъ пришла очередь четвероногихъ, и ни одинъ лѣсникъ не зналъ такъ хорошо, какъ Гансъ, где остановились олени, где они сбросили рога, где наверняка можно было убить на стоянке одного или несколькихъ зайцевъ, и где хитрая лиса играла на солнышке передъ норой съ своимъ молодымъ потомствомъ. Это къ мальчику перешло отъ отца, говорили всѣ: жаль, что старый негодяй и сына делаетъ браконьеромъ.

Но такъ далеко дело не заходило. Отецъ передалъ сыну страсть къ лесу и охотѣ, даже смастерилъ ему самострѣлъ, изъ котораго Гансъ билъ воробьевъ, но онъ не бралъ мальчика съ собой на свои ночныя прогулки. Да кроме того, никто не могъ доказать, что отецъ Ганса дѣйствительно былъ браконьеръ, какъ часто къ нему ни придирались и какъ долго – иногда по цѣлымъ мѣсяцамъ, – онъ ни высиживалъ подъ арестомъ. Наконецъ онъ сталъ пить, и тогда всѣ перестали преслѣдовать несчастнаго старика за то, что онъ въ лунныя ночи стрелялъ въ горахъ изъ своей винтовки. Гансъ часто припоминалъ все это за работой, или разложивъ передъ собою на стволѣ дерева свой завтракъ – хлѣбъ съ саломъ – и прихлебывая изъ бутылки съ водкой.

Ахъ, водочка, водочка! Ты одна довела старика до могилы! И Гансъ рѣшился остерегаться бутылки, тѣмъ болѣе, что очень хорошо зналъ свою склонность хлебнуть иной разъ лишнее. Ну, говорилъ Гансъ, теперь меня никто въ этомъ не упрекнетъ; мнѣ совѣстно было бы показаться на глаза Гретѣ; а ужь оленей я, конечно, и пальцемъ не трону!

Гансъ хлебнулъ еще разъ, положилъ бутылку подлѣ себя и сталъ прислушиваться. Чистый отрывистый звукъ раздался въ воздухѣ; это былъ крикъ журавлей, летѣвшихъ къ югу. Судя по крику, они, должно быть, были уже очень не далеко, и летѣли необыкновенно низко, можетъ быть желая спуститься въ горное болото, лежавшее въ лѣсу нѣсколько далѣе. У Ганса забилось сердце, – онъ схватилъ сажень [4], лежавшую возлѣ него и прицѣлился ею, какъ ружьемъ. Вотъ птицы приблизились, онѣ летѣли всего въ какихъ нибудь ста футахъ надъ землей, образуя правильный уголъ, одна сторона котораго поднималась и опускалась, то извиваясь, то снова выпрямляясь – а сзади одна отставшая птица летѣла еще ниже другихъ. Ганцъ прицѣлился саженью и крикнулъ: пафъ!