Дневник Йона - Женя Т.

сводить меня с ума. Ты — ни с того ни с сего — начала появляться в моих снах, стихах. моем дневнике, в моих мечтах. Я прокручивал в своей голове миллионы, миллиарды сценариев, где мы вместе, где я тону с утра и ночью в твоих ключицах, где ты лежишь в развороченном одеяле, где я несу нам двоим утренний кофе, где ты читаешь мне черновик своей новой статьи, где мы пьем вино, сидя на балконе, а я курю, а ты на моих коленях — замотанная и счастливая. Это стало походить на помутнение, и я понимал, что то же происходит с тобой.

спустя три часа того же дня

Я ненавижу, ненавижу себя — как я мог решиться оставить тебя хоть на секунду?! Да даже если бы меня заставляли (ну да, отказа бы они не приняли), я должен был бы бороться за то, чтобы быть рядом! Какой черт надел на меня эти гребаные розовые очки, какой демон надоумил меня, что я смогу добраться до какой-то призрачной планеты, даже не зная наверняка, существует ли она? Чем я, черт возьми, пожертвовал ради собственного высокомерия?!

И это расплата за мою надменность — я живу один, я умру один, я рву на себе волосы, клоками из отросшей жесткой бороды и из головы, что идет кругом, трещит и болит который день несносно, я исцарапал себе все руки и шею в попытках немного прийти в себя, я ору на долбанные стены этой долбанной капсулы!

Выпусти меня, тварь! Верни меня туда, откуда забрала, я хочу одного, хочу в ее руки, разве я многого прошу для себя?!

Ненавижу себя, ненавижу тебя, ненавижу космос и каждую эту чертовую звезду, туманность, пылинку, меня тошнит от их молчаливого и насмешливого величия… Красота, говорите вы, сидящие в тепле и покое, в компании мужа или жены, двух детей и собак, с пиццей или попкорном на коленях, у экранов, смотрящие глупое кино про космос? Красота? Хахахахахаха… Отнюдь! Это смерть, тишина, одиночество!..

день 178 последней трети 3987 года

Я не вставал с кровати уже шесть дней. А зачем? У меня нет сил. Я не хочу ничего и не вижу в этом ничего нового, страшного, фатального или особенного.

Иллюминатор не чищен уже больше недели, борода не расчесана, волосы стали забывать, что за субстанция сия — шампунь, изо рта несет так, будто я съел помойку, хотя на самом деле, я, конечно, все шесть дней ничего практически не ел. Тошнит. От каждого глотка воды тянет блевать, поэтому пить я тоже стал пореже. Книги валяются раскрытыми, недочитанными.

Отчего я сегодня схватился за дневник — для меня загадка. Вероятно, зафиксировать это прелюбопытнейшее состояние. Все вокруг — стены капсулы, полки, стул, стол, блоки и экран, иллюминатор и так дальше — выглядит потешно: пластиковые, плоские, раскрашенные в самые примитивные цвета, что за нерадивый художник их выдумал.

Вижу плохо, перед глазами какая-то дымка, все время болит голова, болит голова… Проваливаюсь в сон, болит голо…

день 19… какой-то последней трети 3987 года

Два состояния Йона: плачу или залипаю. А. Еще иногда прихожу в себя. Заглядываю в душ даже. Как будто лучше. Как будто что-то типа депрессивного эпизода, случившегося на той неделе, отступило. Я снова начинаю осознавать, что все, что происходит со мной не так уж страшно. Одно беспокоит — все это будто происходит… Ха-ха… Не со мной. Я вижу себя со стороны. Вот я встаю, куда-то иду, что-то делаю, что-то говорю, мысли бухают громче слов. Пространство капсулы, которое видит этот я (но не Я), какое-то надуманное, размытое. Я настоящий куда-то отлетел, наблюдаю и пытаюсь отыскать трещину в этом странном существовании без самого себя, но Меня в меня не пускают.

Кто-то занял мое место, кто-то бородатый, худой, с заплывшими глазами. Какой неприятный человек, какого хрена ты делаешь на моем месте?.. Впрочем, я все еще осознаю, что это прекрасное неведомое чудо — я сам. Никакой шизофрении, нет, и то хорошо. Просто все размыто, чувств не осталось — кроме тоски. Глухой, томительной тоски, которая вдавливает меня все глубже и глубже в темную пучину. Я тону…

день 213 последней трети 3987 года

Вчера я опустошил все запасы вина и съел почти всю еду, которая оставалась в капсуле. Первый раз за последние несколько месяцев этого бессмысленного блуждания я почувствовал радость: сначала предвкушая вкус необъятного количества изысканных блюд — ведь уже даже пресные сухпайки, консервы и субстраты кажутся мне нежнейшими мильфеями, а потом — запихивая и запихивая в себя одно за другим, утрамбовывая внутри себя все, что видел на полках, заполняя пустоту собственного существования едой… На секунду поймал, конечно, мысль о том, что же я буду есть в следующие дни, если сейчас прикончу все, а потом ей же сам усмехнулся — какая, к черту, разница, ты все равно скоро сдохнешь, и это будет благом для тебя, спасением. Ты уже опротивел себе так, что даже сам себя не воспринимаешь, не узнаешь в зеркале, тебя уже настолько достала вся так называемая «реальность», которую ты выстроил, что твои глаза ее плохо видят.

Жри, жри! Переполняйся…

И когда я больше уже не мог, я начал плакать. Катался по полу, рыдал, звал тебя. родная Сольвейг… Хотя нет, не возвращайся, я не хочу чтобы ты видела меня в таком состоянии. Я допил бутылку вина и меня вырвало — и рвало еще полночи своей гадкой, противной безнадежностью, вонючим, едким отчаянием…

Сегодня я проснулся, как ни странно, с чистой головой, хотя немного тяжелой, и — даже с легким чувством здорового, сосущего под ложечкой голода. Слегка позавтракав уцелевшими остатками вчерашнего пира, я огляделся. Фу, какая вонь, сколько пыли и мусора… Да и сам я не то, чтобы ахти, совсем перестал о себе хоть немного заботиться.

Я включил погромче музыку, какое-то инди, которое Сольвейг собрала мне с собой во внушительный плейлист, и начал генуборку. Отмыл иллюминатор, все поверхности, вычистил блоки, надраил полы, починил накренившийся стул, выстирал постельное белье, пропитанное потом будто бы лихорадочного больного, и одежду.

Потом принялся за себя: сбрил бороду, вымыл волосы и тело, даже нанес какой-то вкуснопахущий крем, накинул чистую белую футболку и белые спортивные штаны. В моем доме, в моей капсуле стоял невесомый аромат чистоты, все вокруг было приятно — и я себе сам.