Теплые острова в холодном море - Алексей Варламов

Поддубный шел и невесело думал о том, что, когда вернется в лагерь, увидит мокрую палатку, придется есть холодную, жирную тушенку и запивать ее водкой, не на чем будет сушить одежду и неизвестно, сколько еще этот дождь продлится - он может зарядить хоть на неделю; и хотя Илья много раз попадал в положение и похуже, никогда не унывал и охотно брался за любую походную работу, теперь даже боялся подумать, в каком состоянии застанет Павла и не придется ли идти в ночи в поселок за врачом.

8

Было уже совсем темно, но глаза различали светлые пятна луж, по которым барабанил дождь, небо не слилось окончательно с лесом, однако теперь, идя по ночной дороге и приглядываясь к ней уже другими, менее восторженными глазами, Поддубный сообразил, что она была построена заключенными и здесь не то проходила, не то должна была проходить узкоколейка, по которой вывозили лес, и от этого мысли его сделались еще более сумрачными. Сзади послышался шум машины, но отходить и прятаться в лесу не было сил. Они просто посторонились и увидели "скорую помощь". Возможно, в ней ехали на рыбалку, заправившись бензином, который привез "Печак", жители поселка, а может быть, заболел кто-то из пьяных мужиков в Реболде и нужно было срочно его вывозить.

У Поддубного мелькнуло желание машину остановить - но кто станет его слушать и ехать неизвестно за кем на берег залива? Если "скорая" идет в Реболду, подумал он торопливо, мы можем успеть перехватить ее на обратном пути. Илья пошел быстрее, ноги разъезжались по лужам, Сережа едва поспевал за ним, он уловил перемену в настроении крестного, но не знал, как ее объяснить, вспоминал девочку и мальчика из сегодняшнего утра и испуганно думал о том, что на острове живут злые и страшные дядьки, и о папе, который остался один лежать в палатке, а эти дядьки могли к нему незаметно подкрасться и убить.

Он, сам не зная почему, уже несколько лет, сколько себя помнил и воспринимал своих родителей, боялся, что с папой может что-то случиться, и переживал за него гораздо сильнее, чем за маму. Мама казалась всесильной и неуязвимой для любых болезней, она могла все превозмочь и обо всем договориться, водила его в садик, в поликлинику, готовила в школу, а папа был хрупок, реже бывал дома, ему все время что-то угрожало, и теперь при мыслях о нем мальчику сделалось так жутко, что он тихонько заплакал и полушагал-полубежал за крестным, всхлипывая, спотыкаясь и отставая.

Остров больше не радовал его, рыдания делались все громче и душили его.

- Ты чегой-то? - обернулся Поддубный. - К мамке захотел?

После этих слов Сережа не смог дальше сдерживаться и заревел в три ручья.

- Ну вот что, я этих глупостей, Сергей Павлович, не люблю, - сказал Илья свирепо. - Не смей реветь, не девчонка!

Он неудачно ступил, и у него вдруг резко заболела нога; лицо перекосилось, Поддубный взвыл, и от его вскрика и невольно сорвавшегося грубого слова нежный отрок мигом успокоился.

Наконец они дошли до развилки, свернули с дороги - и попали в кромешную тьму. На мгновение обоим стало страшно, что они заблудятся и потеряются, не найдут лесную тропку и свой мыс. Сережа шел за взрослым прихрамывающим человеком след в след ни жив ни мертв. Ему казалось, что это он во всем виноват, а Поддубный пожалел, что потащил его на рыбалку и вообще согласился, чтобы с ними ехал ребенок.

Двое рыболовов почувствовали странное отчуждение и взаимную обиду, но когда мимо дота спустились к обрыву и по литорали по колено в воде двинулись к стоянке, то уже издали увидели сильное пламя костра, освещавшее золотистые стволы сосен, натянутый над рюкзаками синий тент, косые линии дождя, черные, лоснящиеся котелки на крюках и деловитого кухонного мужичка в дождевике и с поварешкой в руке.

- Папа, папа! - закричал Сережа, бросился вперед и уткнулся в родное.

- Кум, ты прости... я часы не взял... - промямлил Поддубный, виновато и вместе с тем удивленно глядя на Макарова. - Ты как тут, кум?

- Я-то хорошо, - усмехнулся тот, - не знал только, где вас искать. Сережка не мешал тебе?

Мальчик сжался, по лицу у него опять потекли слезы, и он едва удержался, чтобы не разреветься во весь голос и не разгневать папу, потому что тогда защиты искать будет не у кого.

- Он такой у нас молодец мужик, - оживился Илья и начал изо всех сил нахваливать крестничка, которого еще пять минут назад едва не изничтожил.

Сережа поглядел на лельку с благодарностью, отер слезы и, покуда папа под тентом стаскивал с него мокрую одежду и переодевал в сухое, перескакивая с одного на другое, рассказывал про рыбалку и упущенную рыбину. А потом показывал садок и рассказывал все снова и только чуть-чуть жалел, что по рыбам нельзя было определить, какую из них кто поймал.

Как же все было хорошо! Веселый, выздоровевший папа, его привычный ровный голос и спокойное лицо, снова подобревший крестный... Как хотелось, чтобы этот вечер не кончался, как не кончались бы и рыбалка, и поход на острова. Ах, если бы здесь была еще мама и он мог показать ей своих рыб большего счастья нельзя было бы и представить!

Мальчик съел полную тарелку гречневой каши с тушенкой, потом попросил добавки, выпил сладкого чая с пряниками и так сидел бы и никуда не уходил от жаркой нодьи, а слушал бы, как папа смеется над дядей Ильей и говорит, что отказался бы от своей порции водки, только бы поглядеть на физиономию кума, когда тот вытащил из воды обкусанного окуня, и все трое хохотали, будоража ночной промокший лес.

Папа совсем не сердился оттого, что они бросили его на целый день в лагере, а говорил, как важно ему было остаться одному, и благодарил дядю Илью за то, что тот привез их в это чудное место. Сережа тоже хотел сказать спасибо, попросить прощения и даже пообещать, что больше никогда не заплачет и не забоится, но перед глазами у мальчика мелькал ныряющий, танцующий ярко-красный поплавок, огонь мешался с водой, а ночная тьма с дневным светом, лица взрослых все время смещались в сторону, потом ложка выпала из рук, и рыбачка отнесли в палатку, по которой не то барабанил дождь, не то шелестели листья, разбудившие Сережу для этого самого лучшего в его жизни дня.

9

А сами отцы - родной и крестный - остались у костра. Давно они так хорошо не пили и не сидели. Давно так не говорили, со вниманием друг друга слушая и давая возможность выговориться, с радостью убеждаясь, как много у них общего. Жаль было кончившейся молодости, жаль, что редко встречались и необходимо было что-то необыкновенное - вроде этого костра посреди черной проливной ночи, купания в промозглом озере, ночной дороги, пережитого страха, не берущей водки и так же странно ушедшей, как и пришедшей болезни, - чтобы все вспомнить и ощутить.

Дождь испугался их радости и кончился. Павел стал чистить рыбу и варить уху, а Поддубный стоял возле огня, развесив на крюках мокрые брюки и свитер, штормовку он держал в руках и подносил ее к пламени совсем близко; от брезентовой куртки шел пар, и приятно было думать, что одежда скоро высохнет, он наденет ее на себя, теплую, сухую, ляжет в палатку и снова выспится. и оба не заметили, как из внутреннего кармана штормовки в костер упало что-то черное. Некоторое время сырая книжечка в дерматиновой обложке лежала на углях и сохла, а потом ее охватило пламя, она растрепалась, и только тогда Поддубный увидел, что это выпал и горит его собственный, испещренный фиолетовыми штампами многочисленных прописок паспорт со вложенными в него деньгами.

Он бросился к огню, но было поздно. Настроение его мигом переменилось, Илья вспоминал, сколько лежало в паспорте денег, ругал себя за то, что не распихал их по разным местам, и почему-то думал, что, наблюдая за его судорожными движениями, Макаров в душе веселится, хотя товарищ был искренне расстроен. Он неловко пытался Поддубного утешить, советовал отойти в лес и народным средством полечить от ожога пальцы, неуверенно и деликатно предлагал свою помощь, но Илья ушел в палатку и, не раздеваясь, лег поверх спальника рядом с разметавшимся во сне, бормочущим крестником.

Не то, что бы ему было так жалко паспорта и денег, скорее наоборот, он остро ненавидел и то, и другое, ибо именно сгоревшая в огне книжица с антихристовыми печатями и вложенные в нее цветные бумажки с цифрами были символами его зависимости от мира, которой он, как мог, пытался с юности избегать, не принимая ни одной из обыкновенных житейских ценностей, отвергая карьеру, собственность и признание и оставаясь верным одним лишь дорогам. Оттого так любил этот ладный человек с легендарной борцовской фамилией и былинным именем лесную жизнь, что здесь, на берегу залива, ничто из утраченного не было ему нужно; но мысль о том, что в городе опять придется входить в соприкосновение с неприятными людьми в милицейской форме, отвечать на их грубоватые вопросы и тыканье, оправдываться, опять искать работу и зарабатывать деньги, раздражала его, насылала бессонницу, отравляла радость пребывания на острове и напоминала о зыбкости его одинокой, неустроенной жизни, с которой надо было что-то делать, потому что сколько же можно так жить, раскольником-бегуном, и для чего такая жизнь нужна?