Сезон нежных чувств - Сергей Данилов

– Эх, Валера, Валера, шут ты гороховый, массовик-затейник, – вздохнула Грамм, ставя стул перед открытым нараспашку дверным проёмом, – никакого интима из-за тебя народу нет. Отслужил бы своё, вернулся и женился на мне, как честный человек.

– Тс-с-с-с! – раздалось из-за двери.

– Вот, а теперь шипишь, словно змей подколодный, ну и какая от тебя советскому народу прибыль?

Нос Гапонова, громко хрюкнув, тут же благовоспитанно исчез. Колокольчик тоже хихикнула.

– Грамм, не губи человека.

– Губи не губи, если человек сам дурак, то никто ему уже не поможет.

Она вскочила со стула и по-кошачьи подкралась к двери, за которой скрывался Гапонов, пережидая воинскую повинность:

– Я б ждала, Валера, честно ждала. И верила, сердцу вопреки.

Прижалась к двери спиной и даже, можно сказать, распростёрлась по ней всем своим сильным телом, таким образом, окончательно придавив к стенке. Гапонов стоически вытерпел натиск, не подав голоса протеста, по-прежнему ставя превыше всего личную свободу, презревая долг перед обществом. За что был награжден мощным ударом зада, который вынес столь же бессловесно, как и все предыдущие издевательства над мужским эго. Грамм вернулась на стул.

– Я б ждала и верила сердцу вопреки, – запела она мощным контральто. – Мы с тобой два берега у одной реки!

– Слышь, когда в колхозе были, – начала издалека Колокольчик, – я видела, как одна здоровенная свинья чесалась о забор, убойное зрелище, между прочим. Чешется, а сама рыло вверх задрала и смотрит, как забор под её напором качается. Мол, падает или стоит ещё? Любопытная такая зверюга.

– Вот, а некоторые еще заявляют, что свиньи вверх смотреть не могут, – удивилась Грамм. – Постой, а ты, собственно, к чему это рассказала?

– Да так что-то в голову стукнуло, воспоминания нахлынули о природе.

Светящийся проем заслонила воинская фигура в сапогах, портупее, при погонах и даже с повязкой «патруль» на рукаве. Всё как полагается в таких случаях.

– Девушки, Гапонова Валерия не видели? – радостно спросила фигура, пробегаясь по закинутой ноге Грамм более чем откровенным взором истинного ценителя.

Но зацепив уже профессиональным взглядом служащего военкомата сидящего на краешке песочного ящика Бармина, среагировала адекватно своим обязанностям:

– Предъявим документы.

– А ваши?

– От призыва уклоняемся, молодой человек? Ясно. Давайте-ка по-доброму, без лишних разговорчиков предъявим паспорт или студенческий билет.

– А вы кто здесь такой? – с весёлой наглостью белобилетника заинтересовался Бармин.

– Комендантский военный патруль, – пригрозила фигура басом и приосанилась.

Интересующийся нос Гапонова провалился за дверь. В глазах Грамм засветилось большое душевное любопытство.

– У нас что, в общежитии комендантский час ввели, товарищ военный? – поинтересовалась она, обдувая лейтенанта дезинфицирующей дымовой струей от сапог до фуражки. – Может, вы нас и спать будете укладывать?

Фигура мигом развернула фас к великолепной ноге, от большого удовольствия прищёлкнув каблуками.

– У нас, товарищи, идёт весенний призыв на срочную службу, вручаем повестки злостным уклонистам в вашем общежитии. Вот, кстати, девушки, есть у вас такой бывший студент Гапонов. – Он вспомнил о подозрительном Бармине, отдал честь ноге Грамм, взяв под козырек. – Извините, – вновь повернулся к Бармину. – Гражданин, предъявим документы.

Стоя в таком положении, военкоматчик мог легко заметить дурацкий гапоновский нос, который мало того что торчал, а ещё и дёргался туда-сюда, будто нюхал горячий суп с перчиком.

– Хорошо, идёмте со мной, товарищ лейтенант, – примирительно сказал Бармин.

– Ты мне их принеси сюда, братец, – тотчас успокоился вояка, пристраиваясь на месте Юрика на пожарном ящике и разглядывая Элькину ногу с бесконечно малого расстояния, расширив глаза, как близорукий без очков. – Фамилия твоя как?

– Бармин Юрий Артурович.

Лейтенант зашуршал повестками.

– Нет, вроде такого нет пока, но документ всё равно неси. Вдруг ты не Бармин?

– Не принесу, – обиделся Юрик.

– Ну, гляди, призовём вне очереди, как передового комсомольца. Да ладно, шучу, не хочешь – не надо, ты не наш кадр нынче. Так что учись, студент, пока не вылетел, родина подождёт. А вы, девушки, значит, здесь, в общежитии, проживаете? Не дадите ли воину… напиться, по древнему народному обычаю?

Грамм хмыкнула, встала со стула и потянулась высоко всей изумительной фигурой:

– Пойдём посмотрим, на что ты годен, надо пару гвоздей забить в стенку… по доброму народному обычаю.

Лейтенант лихо подскочил, взволнованно зашагал вослед Грамм, а через три минуты она вернулась одна и скучным голосом попросила у Колокольчика сигарету.

– Быстро ты… овдовела, – посочувствовала Колокольчик, выбивая из пачки пару штук.

– Что, лейтенант воды перепил, что ли? Куда родная армия запропастилась?

– Очень было хорошо – приходи солдат ишшо! – щёлкнула Грамм длинным ногтем по сигарете. – Все, был и нету, волной смыло. Гапончик, не дрейфь, выходи, гад паршивый, хватит тебе дверь раскачивать. Будешь должен три порции пельменей мне, Колокольчику и Бармину за отмазку от армии. Бармин из-за тебя свободой рисковал, а я вообще девичьей честью.

– Не, – раздалось глухо из-за двери, – опасно пока, они по всем этажам рыщут, я здесь посижу лучше ещё минуток двадцать. Ты его далеко проводила?

– Дальше не бывает. Послала по всем правилам, тебя бы ещё туда же отправить – и можно отдыхать по-человечески. А впрочем, ладно, так и быть, живи покуда. Вдруг на что сгодишься, в смысле рассмешишь. Хотя, если рассуждать логично, разве ж это жизнь?

– Небось лучше, чем в казарме.

– Вера Михайловна много задала решать? Колокольчик, не помнишь?

– Не помню. Ты что, решать, что ли, надумала?

– А чего ещё юной деве делать прикажете? Пойду в читалку, сяду там одна-одинёшенька и домашку сделаю. Назло всем всё решу, порадую Меньшикову.

– Нет уж, я пойду ужин готовить, – Колокольчик кинула окурок в пожарный ящик и поднялась с места. – Гапонов, что лучше: домашка или ужин?

– Ужин, – тотчас согласился из-за двери Гапонов.

– Ладно, отстоишь на посту положенное время, приходи в гости. Так и быть, накормим. А вы?

– Мы посидим ещё. Домашка подождёт.

Юрик с Грамм выкурили ещё по сигаретке. Дверь меланхолически покачивалась из стороны в сторону. Бармин быстро сбегал на пятый этаж и вернулся.

– Гапон, можешь идти к нам в комнату, всё чисто.

– Посмотри тогда и шестой этаж на всякий случай, лучше пойду картошку чистить.

– Наряд вне очереди? Ну, смотри, как хочешь, – заглянул в коридор. – Шестой этаж гол, как лысина новобранца.

Гапонов рванул в электрический проём и пропал. На площадке уже совсем стемнело. Влюблённые с площадки ниже тоже ушли, взявшись за руки.

– Чего не идешь учиться? – спросила насмешливо Эля.

– А ты?

– Сколько можно? Кончай здоровью вредить, – Юрик забрал у неё сигаретку, положил на лестничные перила.

– Что прикажешь делать?

– Что, что, – наполняясь внезапно смелостью, вдруг притянул к себе и стал целовать в губы, пахнущие никотином и ещё чем-то неуловимым, но гораздо более важным и дурманяще-притягательным.

Грамм хмыкнула, уклонилась.

– Обалдел, что ли, совсем? Разве так делают?

– А как?

– Хотя бы так, – положила локти к нему на плечи, несколько раз надавила, точно проверяя прочность, и поцеловала.

Держась за руки, они спустились на площадку, освобождённую предыдущей парочкой. Их место на песочном ящике заняли очередные курильщики. Оставленная на перилах сигаретка дымилась сама собой, озорно подмигивая розовым огоньком из темноты, пока не сотлела до самого фильтра, оставив после себя рассыпавшийся на перилах пепел. Когда через несколько часов из окошка сверху на лестнице начал брезжить рассвет, Грамм отпрянула от него и быстро убежала наверх. Хватаясь за стенку малокровным дистрофиком, Юрик направился в свою комнату. Ему приснилось, что он первый в мире африканский космонавт из страны Габон, вышедший в открытый космос, где с большой радостью кувыркается в черноте от счастья невесомости без скафандра, в одних трусах на длинной лиане-верёвке, а губы у космонавта просто невероятно толстенные, пухлые, негритянские, по-русски этими губами ни слова не выговорить – в общем, полный Габон.

6. Чтобы нам тут…

Вернувшись как-то вечером с уборочной в общежитие, Бармин обнаружил в комнате долгожданных соседей-первокурсников. Навстречу ему поднялся грузный брюнет с заметно выступающим над брючным ремнём животом, большой головой, на загорелом лице которой выделялись фундаментально сработанный нос и здоровенные оладьи щёк. Тёмно-карие глаза мерцали честным достоинством. Туловище выглядело как бы приделанным к нижней части тела с некоторым сдвигом, то есть при ходьбе оно выдвигалось вперёд, будто торопилось убежать, в то время как сам двигательный аппарат несколько отставал, что придавало солидному первокурснику вид слегка карикатурный, особенно с учётом того, что конечности он имел весьма толстые и по сравнению с туловищем коротковатые. Может быть, поэтому вид сей первокурсник имел исключительно серьезный. По такой солидности, Юрик определил его возраст лет в тридцать пять – сорок. Изредка такое случалось в местной истории, что пожилые деревенские учителя вдруг оставляли своё многочисленное потомство на попечение жён и приезжали получить настоящее математическое образование на очном отделении университета. Человек встал навстречу Бармину и протянул широкую ладонь: