Планета Ка-Пэкс - Джин Брюэр

Но и это еще не все. Из страха задушить самого себя во сне он спит, привязав руки к ногам и кусая деревянный дюбель, чтобы не проглотить язык. По той же причине он не спит ни под простыней, ни под одеялом, чтобы они не задушили его во сне, и спит на полу, чтобы во сне не свалиться с кровати и не сломать себе шею. Возможно, компенсируя все это, он, завершив вечерний ритуал, спит довольно крепко, правда, просыпается рано, тут же судорожно проверяет свои показатели и «снаряжение», и к завтраку, как всегда, он уже на грани нервного срыва.

Как же он до такого дошел? Когда Эрни было девять лет, у него на глазах, подавившись куском мяса и задохнувшись, умерла его мать. Не зная, чем ей помочь, он, как приговоренный, наблюдал ее предсмертную агонию, в то время как его старшая сестра с диким криком металась по кухне. Не успел он оправиться от пережитого им ужаса, как его отец вырыл у них на заднем дворе бомбоубежище и стал практиковаться в его использовании. И делал это так: в любое время суток отец вдруг кидался к Эрни, чем-нибудь на него плескал или издавал леденящий душу крик, что было сигналом бежать в бомбоубежище. Когда Эрни попал к нам в МПИ, стоило только скрипнуть двери или кому-то чихнуть, как он мгновенно вскакивал и бежал куда глаза глядят, и ушли месяцы на то, чтобы отучить его от этого. Эрни привезли сюда почти двадцать лет назад, и с тех пор он не покидал нас. Отец его, между прочим, находится в другой психиатрической лечебнице, а сестра в 1980 году покончила с собой.

К счастью, неврозы страха такой разрушительной силы, как у Эрни, встречаются редко. К примеру, тем, кто боится змей, достаточно просто держаться подальше от леса и поля. Те, кто страдает агорафобией или клаустрофобией, обычно в состоянии избежать толпы или лифтов и вообще поддаются лечению медикаментами или постепенным привыканием к мучительной для них ситуации. Но как помочь страдающим некрофобией? Как избежать «старухи с косой»?

Хауи в свои сорок четыре года выглядит на все шестьдесят. Он родился в Бруклине в бедной семье, и с раннего возраста у него проявились необычайные музыкальные способности. Когда мальчику исполнилось четыре года, отец отдал ему хранившуюся у них дома скрипку, а когда Хауи был чуть старше десяти, он уже играл на ней с солидными местными оркестрами. Однако со временем Хауи стал выступать все меньше и меньше, предпочитая играть на других инструментах, читать партитуры, изучать историю музыки. Его отца, хозяина крохотного книжного магазина, такой оборот дел, казалось, не очень-то огорчал: он без конца хвастался своим покупателям, что его сын станет знаменитым дирижером, новым Стоковским. Но к тому времени как Хауи поступил в колледж, его интересы уже простирались на все области человеческих знаний. Он пытался одолеть все, начиная с алгебры и кончая дзэн-буддизмом. Хауи занимался днем и ночью, пока дело не закончилось нервным срывом и он не попал к нам.

Но лишь только его физическое состояние поправилось, он снова как заведенный пустился на поиски совершенства, и никакие успокоительные средства не в состоянии были его приостановить.

Хауи все время находится в неимоверном напряжении. Круги и мешки у него под глазами свидетельствуют о нескончаемой битве с усталостью, он то и дело болеет простудами и без конца страдает разными мелкими недугами.

Что же с ним случилось? Почему один одаренный человек в конце концов оказывается на сцене «Карнеги-холл», в то время как другой – в психиатрической больнице? Отец Хауи был необычайно требовательным человеком и не выносил ни малейших ошибок. Когда маленький Хауи начинал играть на скрипке, он страшно боялся сыграть хоть одну фальшивую ноту и тем самым обидеть своего отца, которого он глубоко любил. Но чем больше он совершенствовался в игре, тем лучше понимал, сколько он еще не умеет и что вероятность возможных будущих ошибок намного больше, чем он предполагал. Тогда, чтобы добиться совершенства в игре на скрипке, он бросился изучать все аспекты музыки, пытаясь узнать о ней досконально все. Когда же он понял, что даже этого будет недостаточно, ринулся в другие области знаний, поставив себе недостижимую цель узнать все, что известно, обо всем на свете.

Но и это кажется ему недостаточным, и каждое лето он составляет опись всех окрестных птиц и насекомых и пересчитывает все травинки на лужайке возле больницы. Зимой же он ловит снежинки и составляет таблицы их структур, сравнивая их между собой. Безоблачными ночами он внимательно изучает небосвод, выискивая аномалии, которых не видел прежде. Большую часть своего времени он проводит за чтением словарей и энциклопедий, одновременно слушая музыку или магнитофонные пленки для изучения языков. Боясь забыть что-нибудь важное, он постоянно все конспектирует и заносит в разные списки, а потом снова и снова приводит их в порядок. До того дня, как я застал его в комнате отдыха, не было случая, чтобы он лихорадочно что-то не считал, не записывал или не изучал. Каждый раз его с боем заставляли оторваться от занятий и что-то поесть.

Мы с гостем незаметно подошли к столу, пытаясь уловить хотя бы отрывки их разговора и при этом не спугнуть беседующих. Насколько я мог расслышать, Эрни и Хауи расспрашивали прота о жизни на КА-ПЭКСе. Однако, заметив нас, они тут же смолкли, а Эрни вместе с Хауи мгновенно исчезли.

Я представил пациента нашему гостю и, воспользовавшись случаем, спросил прота, не против ли он пройти несколько дополнительных тестов в среду, день наших обычных встреч. На что прот ответил, что он не только не возражает, но будет с нетерпением ждать этих тестов. Когда мы уходили, на лице его сияла широкая улыбка – явный признак радостного предвкушения.

Несмотря на то, что официальный доклад мы получим от комитета здравоохранения штата только через несколько месяцев, представитель комитета указал нам на два-три мелких недостатка, которые требовали устранения, и я доложил о них на нашем очередном собрании в понедельник. Среди прочего на собрании объявили новость: комиссия по поиску кандидатуры на должность постоянного директора института свела список своих кандидатов к четырем: трое – со стороны и я. Председателем комиссии был избран доктор Клаус Виллерс.

Виллерс относится к типу психиатров, которых обычно изображают в кино: лет шестидесяти, бледный, с маленькой седой бородкой, сильным немецким акцентом и с ног до головы фрейдист. Ясно было, что тех троих выбрал лично он сам. Я был знаком с их трудами, и, судя по ним, каждый из этих кандидатов в той или иной степени был копией самого доктора Виллерса. У всех у них были превосходные характеристики, и я с нетерпением ждал встречи с ними. То, что меня выдвинули на эту должность, для меня не было неожиданностью, другое дело – хотел ли я ее получить? Взяться за такую работу, помимо всего прочего, означало почти полностью отказаться от работы с пациентами.