Недра России. Власть, нефть и культура после социализма - Дуглас Роджерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К середине 2000-х компания «ЛУКОЙЛ-Пермь» охватила своими программами КСО всё – от здравоохранения до экологии, от спорта до культуры – и уже открыто разделяла с региональными органами власти функции главного координатора и распределителя полномочий в различных сферах социального взаимодействия, а эти роли в социальной теории чаще ассоциируются с государством, чем с корпорацией[18]. В результате возникло некое единое пространство влияния государства и бизнеса, в котором – по крайней мере, первоначально – было трудно отделить государство от корпорации, поскольку и по отдельности, и вместе они стремились изменить социокультурный уклад Пермского края. Лишь позднее, в конце первого десятилетия XXI века, «ЛУКОЙЛ-Пермь» и Пермский краевой государственный аппарат стали заметно отдаляться друг от друга, и с этого времени результаты их деятельности становится легче дифференцировать. Ключевые моменты этого процесса изложены в главе восьмой, где основное внимание уделяется общей попытке создать для Перми новый образ постиндустриальной европейской культурной столицы.
Наконец, необходимо упомянуть о сложной проблеме государств, корпораций и неолиберализма. Многие из рассматриваемых в этой книге вопросов – от приватизации до КСО, от новых гибких режимов труда до усилий по превращению Перми в культурную столицу – в известной степени можно назвать аспектами неолиберализма или неолиберализации[19]. Можно предположить, что в каждом из этих случаев мы сумеем распознать переработанное и переформулированное понятие государства, а также возрастающую значимость различных форм предпринимательского или корпоративного капитализма – что служит довольно удобной сжатой характеристикой неолиберализма. Однако для обоснования этого утверждения потребуется сформулировать детально разработанную и цельную теорию, что выходит за рамки задач этой книги; к тому же количество источников, посвященных проблематике неолиберализма, уже достигло таких показателей, что даже анализ, необходимый для установления связи двух элементов – таких как гибкие режимы труда и КСО, – требует значительной этнографической и теоретической подготовки (в двух исследованиях это проделано достойно: см. [Smith, Helfgott 2010; Benson 2012]). Я предпочитаю просто оговорить, что все изменения, информация об исследовании которых изложена в этой книге, так или иначе связаны с глобальными трансформациями природы капитализма на протяжении последних четырех десятилетий, и указать там, где, по моему мнению, необходимо, как это произошло. Думаю, что попытка осмыслить все это в рамках теории неолиберализма лишь затруднит понимание читателя.
Культурная политика между социализмом и спектаклем
Культура в Советском Союзе была, по выражению Брюса Гранта, «тем, что нужно произвести, изобрести, построить или реконструировать» [Grant 1995, xi]. Действительно, культурное производство оставалось в центре внимания всех социалистических государств: от самых первых усилий большевиков по созданию новых пролетарских форм театрального и визуального искусства и до национальных идеологий, которые, как это ни парадоксально, способствовали как укреплению легитимности социалистических режимов, так и, во многом, сопротивлению этим режимам. Поэтому деятели культуры и интеллектуалы всех мастей играли важную роль в становлении социалистических обществ: не случайно одно из основополагающих исследований по антропологии социализма – «Национальная идеология при социализме» Кэтрин Вердери [Verdery 1991] – наглядно показывает работу социалистической политической экономии на примере соперничества интеллектуалов и их представлений о румынской нации[20].
Однако перемены, последовавшие за падением социализма, привели к быстрым и радикальным изменениям этого положения, особенно в бывшем Советском Союзе, где некогда стойкая интеллигенция оказалась маргинализирована, а с ней утратили свое значение и многие проекты государственного культурного строительства – социалистические, национальные или их гибриды, – бывшие прежде важной частью сферы ее влияния[21]. Во время полевых исследований на Сахалине в начале 1990-х годов Грант обнаружил, что культурное строительство «лежало в руинах» [Grant 1995:163]. В этих условиях внимание исследователей сфер пересечения культуры и капитализма в бывшем социалистическом мире переместилось от интеллектуалов и их усилий по планированию культурного строительства к ставшей актуальной сфере потребления, что привело к изучению национальных брендов [Manning, Uplisashvili 2007], потребления и товаров массового спроса как национальных символов [Humphrey 2002: 40–64; Shevchenko 2008; Klumbyte 2010] и даже к представлению о нациях как коллективных потребителях [Greenberg 2006][22].
Примеры всех этих явлений можно найти в Пермском крае в постсоветские годы. В начале 2000-х годов к ним присоединилась и зачастую превалировала над ними приобретавшая все большее значение сфера культурного производства, в основе которой лежали нефть, нефтяная промышленность и нефтедобывающие районы Пермского края. В главах части третьей описывается это возрождение когорты производителей культуры и менеджеров в сфере культуры – сначала в компании «ЛУКОЙЛ-Пермь», а несколько позднее и в пермской краевой администрации. Однако для того, чтобы разобраться с этими производителями культуры, нам нужно взглянуть не только на их предшественников советской эпохи, но и на некоторые модели культурного производства, которые обычно встречаются в государствах, экспортирующих нефть. Терри Линн Карл однажды заметила, что социалистические государства во многом похожи на государства нефтедобывающие. Она говорила о ключевой роли политики в формировании национальной экономики в ситуации, «когда государству принадлежат основные средства накопления» [Karl 1997:189], но ее наблюдение справедливо и для культурного производства, и, если брать шире, для культурной политики[23]. Действительно, многие страны, экспортирующие нефть, имеют особо заметную тенденцию к созданию культурной и исторической идентичности, отчасти потому, что многие из них возникли после освобождения от колониальной зависимости и ⁄ или национализации своей нефтяной промышленности. Как отмечает Карл, в дальнейшем рост национализированной нефтяной промышленности, превратившейся в ведущий сектор экономики, сопровождал начальные этапы процесса формирования государства, выдвигая на первый план проекты создания идентичности – порой даже в ущерб культурному производству и культурной политике. Более того, огромные доходы, поступавшие в государственную казну, позволяли нефтедобывающим странам не только порождать повседневную национальную культуру, но и устраивать грандиозные выставки и фестивали, подобные тем, которые Аптер [Apter 2005] и Коронил [Coronil 1997] анализировали в контексте нефтяного бума 1970-х годов и которые позднее воплотились в блистательных деловых центрах Дубая и Абу-Даби, а по мнению некоторых исследователей [Retort 2005] – в мировом порядке вообще.
И. А. Калинин в короткой статье «Прошлое как ограниченный ресурс» прекрасно иллюстрирует некоторые не привлекшие к себе достаточного внимания способы слияния нефти и культурно-исторического производства в России XXI века[24]. Калинин цитирует, например, комментарий, широко
