Улыбка смерти на устах - Литвиновы Анна и Сергей

А в 9.14 (он заметил по часам) появилась она. Трусила не спеша по длинной дачной улице.

Самый модный беговой прикид кислотных цветов, в ушах дорогущие беспроводные наушники, на ногах шикарные беговые кроссовки.

И сразу захолодело внутри. И захотелось по-маленькому в туалет.

О черт.

Она пробежала мимо машины, даже не глянув на нее. Вся погружена в себя. И в то, что там у нее, в наушниках.

Чем, интересно, она увлечена? Подкастом? Музычкой? Какими-нибудь мотивирующими занятиями?

Появился, кстати, стимул: когда я убью ее – возьму послушать, что слушала она.

В свои последние мгновения.

Потом, конечно, придется наушники те ликвидировать. Все равно ведь надо будет разобраться и с орудием убийства – ножом, и с левым телефоном.

Итак, жертва пробежала мимо. Ничего не заметила, на машину внимания не обратила. Теперь, судя по таймингу, она снова выбежит на опушку в самом лучшем и быстром случае через четверть часа, в долгом и худшем – спустя пятьдесят пять минут.

По-любому следовало действовать.

Он вылез из авто и пошел по ее стопам.

За ним, конечно, могли наблюдать из соседних домов. И это был риск. Однако особняки выглядели спокойными и необитаемыми. Хозяева либо на работе, либо где-нибудь в теплых краях.

Но он, надежно прикрытый козырьком бейсболки, шел себе и шел. За ней следом.

Как неотвратимая судьба. Как карающий меч.

Но за что он ее карал, он так и не ведал.

И еще смешная мысль пришла в голову: «Жаль, бутербродики с чаем-кофе мне так и не пригодились».

Вот и вход в лесопарк. Ворота на замке, чтоб на авто не въезжали. Заржавленная калитка, распахнутая настежь. Через нее он вошел в лес. Птицы заполошно, по-весеннему гомонили, временами занимались кукушки и откуда-то вдруг пахнуло цветущей черемухой.

Сердце колотилось. В горле пересохло.

Он сошел с тропинки и притаился за деревом.

До момента встречи оставалось недолго.

Паша Синичкин

Привилегия начальника – из всех дел выбирать себе самое вкусненькое. Или вовсе не работать.

Однако, чтобы получить подобные бонусы, руководителю приходится нести тяжелый крест. И главное: уметь убедить подчиненных, что задание, на них возложенное, есть самое важное, нужное, почетное, перспективное и интересное.

Короче, когда мы вчера после ухода Полины Порецкой обсуждали с Римкой, кому что делать назавтра, я впарил помощнице то, что подальше и посложнее. А затем сумел расцветить оба этих задания всеми возможными радужными красками и блестками. Короче, ей я поручил съездить к Юлии Игоревне, старшей сестре нашей заявительницы, а также к даме-психиатрине, пользовавшей потерпевшего. Себе же выбрал давнего, еще со студенческой скамьи, друга убитого и его ближайшего коллегу (на обоих указала мне Полина). Я созвонился с тем и другим, и, приятно совпало, оба без тягомотины и экивоков согласились со мной встретиться.

Первого контрагента, однокурсника погибшего, звали Юрий Аболдин, я пробил его по всем возможным базам и соцсетям. Ровесник погибшего, он трудился в компании с труднопроизносимым названием. Она счастливо располагалась в одной остановке от моего дома, поэтому мы встретились в его обеденный перерыв. Близ метро, станции «Перово», я назначил ему стрелку в кафе «Медведица».

За прошедшие сутки я нашел в инете пару изображений погибшего Порецкого и его дружбанов. Следует признать, что покойный выглядел более преуспевающим, чем мой нынешний контрагент. Вот что значит большие деньги – хотя они не уберегли Игоря Николаевича от смерти, а, скорее, к ней его и привели. Аболдин, его ровесник, был весь седой, изможденный, перепаханный морщинами, согбенный. Так как они однокурсники, он тоже шестьдесят пятого года рождения. Значит, институт оба окончили в восемьдесят восьмом, когда налаженная и накатанная советская жизнь начинала рушиться. И чего им, верно, только не довелось перенести! И перестройку с голыми полками, и девяностые с бандосами на «мерсах» – поневоле посочувствуешь.

– Вы представились частным детективом, – сказал Аболдин, уписывая вставными челюстями мясо по-французски, – и какие аспекты вы изучаете?

Мой принцип: если можно что-то НЕ скрывать, быть откровенным, поэтому я сказал:

– Меня наняла Полина, дочь покойного. Ей сомнительно, что Порецкий покончил жизнь самоубийством.

– Понимаю, что ей трудно смириться, но официальная версия походит на истину.

– Вы в нее верите, в официальную?

– Ни минуты не сомневаюсь, – безапелляционно высказался мой визави.

– А почему?

– Во-первых, смерть Леночки – я имею в виду покойную жену Игоря – здорово его подкосила. А потом – ведь он болел.

– Ну, да, мне говорили: депрессия.

– Это блажь, – Аболдин пренебрежительно отмахнулся, – просто Порецкий очень по Ленке грустил. Мы учились вместе. Хорошая была девчонка. – Он поправился: – Девушка, женщина. Они на последнем курсе поженились. Всю жизнь вместе. Конечно, он тосковал. Но сейчас дело в другом! Два года прошло, как ее не стало, и он выправился. Время лечит. Но тут его жизнь снова подкосила.

– А что случилось?

– А вам дочь его ничего не говорила?

– А должна была?

– Я не знаю. Может, он от них скрывал?

– Скрывал – что?

– Да, может, и от них таил… А мне проболтался. По пьяни. Короче, позвонил однажды, месяца три назад дело было, и говорит: Юрок, а давай мы с тобой напьемся. Но голос невеселый. Я говорю: ну, давай. Только одни (говорит он), без кастрюлек твоих (так он моих домашних называл: жену, тещу, дочек). Короче, встретились мы с ним в баре, неподалеку от его работы, в центре. Ну, наклюкались – как в студенческие годы, только более качественными напитками по сравнению с теми временами. Да! Помню, мы с Игоряхой на картошке на первом курсе «андроповку» хлестали с черняшкой и килькой в томате – телогрейку подстелили, на поляне, в лесу, потом еще дождь пошел… Вспомнили в тот раз и эту пьянку… Только он смурной был, а когда расслабились, он мне говорит: «А знаешь, Юрец, я ведь тю-тю». – «В каком смысле?» – спрашиваю. «Плохо у меня со здоровьем». – «А что такое?» – «Не буду тебя грузить заумными названиями, но у меня последняя стадия. Осталось, – говорит, – недолго. Сейчас ведь все в Сети можно прочитать. А у меня скоро терминальная начнется, и это мрак. Полгода, максимум год, а последние месяцы – вообще врагу не пожелаешь, лучше сразу сдохнуть». Вот мы с ним и поговорили, попили-погуляли!.. Я, конечно, стал его убеждать, что любые врачи ошибаются, и начал уговаривать, чтобы он диагноз свой за границей подтвердил и туда поехал лечиться, да он только отмахивался. Короче, наклюкались мы изрядно, разъехались, не помню как, на такси. А когда я услыхал о его самоубийстве, ничуть не удивился.

– И вы с ним после той беседы больше не виделись? Не разговаривали?

– Видеться не виделись, но я ему раза два звонил. Однажды он был занят и совсем не расположен беседовать, а в другой раз на мой прямой вопрос о болезни сказал, что не хочет эту тему обсуждать.

– Значит, вы считаете, что толчком для суицида Порецкого стало то, что он знал, что обречен, и не хотел мучиться.

К тому времени Аболдин покончил со вторым и прихлебывал чаек. Выслушав мою формулировку, он воздел узловатый указательный палец с длинным ногтем и изрек:

– Абсолютно центрально замечено.

– А скажите, после смерти горячо любимой жены у Порецкого женщины были?

– Никогда с ним эту тему не обсуждали. Никогда. Но, я думаю, Игорек ведь нестарым еще человеком был, особенно по нынешним временам – почему нет? Кто б его осудил?

– Мог он пользоваться услугами проституток?

– Откуда я знаю! Игорь со мной не делился. Да и вообще мужики проститутками редко хвастаются, разве нет? А Игоряха точно был не из болтунов.

– А в самый последний раз – когда с ним разговаривали?

– Недели за две до его гибели, я ему звонил.

– И как он вам показался?