Сталин и дураки - Олег Дивов

Копия текста находится в личном архиве психиатра, пожелавшего сохранить инкогнито. Это не бывший лечащий врач Корягина, и вообще человек из другого поколения. Трудно оценить, идет ли речь о прямом нарушении врачебной тайны. Скажем так: пока Корягин сам пытался распространять свои новеллы, это было его сугубо личным (и в перспективе уголовным) делом. Когда цикл «Сталин и дураки» превратился в предмет медицинской экспертизы, все осложнилось. Будем уважать это. В любом случае, мечта Корягина — для кого-то безумная — сбылась, его текст выходит наконец на довольно широкую и, надеемся, благодарную аудиторию.

Вот что мы знаем об авторе (далеко не все эти факты поддаются проверке). Примерно с 1935 года Корягин работал в так называемом «аппарате Поскребышева», причем остался на службе и после того, как его шеф угодил в опалу. Поскребышева часто ошибочно зовут «секретарем Сталина». Поначалу так и было, но вообще-то генерал (!) Поскребышев — заведующий канцелярией генсека ЦК КПСС, и под его началом трудился внушительный штат референтов, порученцев, архивистов и т. п.

Одним из таких низовых работников стал тридцатилетний Корягин. Откуда он взялся, как пришел на работу в Кремль, каковы были его функциональные обязанности — вопрос уже для историков. Мы пока вынуждены довольствоваться теми сведениями, что сообщил Корягин лечащему врачу в конце 70-х. Точнее, многократным пересказом этих сведений: степень искажения можете представить сами.

Корягин не сделал карьеры, но считался работником ценным и мог бы задержаться в аппарате ЦК еще надолго. Он и так «пересидел» пенсионный возраст на несколько лет. Уволился он в 68-69-м, якобы по собственному желанию, удрученный вопиющим контрастом между масштабом личностей покойного Хозяина и тех, кто пришел ему на смену. На пенсии, естественно, заскучал. Обстановка в стране активно ему не нравилась, глаз у Корягина был зоркий и критический, а уж информацией он владел — недоступной простому смертному. Сопоставляя то, что было и то, что стало, пришел к неутешительным выводам. Недаром цикл завершается почти прямой цитатой из классики: «История прекратила течение свое». И вообще под занавес «Сталин и дураки» вдруг срывается с отчетливо скоморошьего на едва ли не эпический тон. Последние несколько абзацев — форменный реквием…

Где-то в середине 70-х Корягин создает свой цикл. Дата характерная. Сейчас принято рисовать 70-е в радужных красках, как годы всеобщей сытости и благоденствия. На самом деле время было по-своему не менее дурное, чем сталинское, а уж для человека с опытом и знаниями Корягина — куда дурнее. Время полной утраты мотиваций и веры в прежние идеалы. «Тащи с завода каждый гвоздь, ведь ты хозяин, а не гость» и так далее. Экономику уже раз и навсегда перекосило, народ пил, творческая интеллигенция не просыхала. Более-менее лояльными оставались разве что ученые и сотрудники ВПК — они были заняты своим делом и редко оглядывались по сторонам, да и кормежка им доставалась получше. Нарастал поток эмигрантов «за свободой и колбасой». Корягин видел, как СССР прямым ходом движется к гибели — и подал голос. В неожиданной, но убедительной форме. Он застал страшную, но великую эпоху и не мог смириться с тем, что доживает свой век в эпоху гниения, когда набрали силы разрушительные тенденции, корни которых прослеживались издавна.

А Корягину уже перевалило за семьдесят, и поступил он точь-в-точь как герой популярного четверостишия неизвестного автора:

Дедушка в поле гранату нашел,С этой гранатой к райкому пошел.Дернул чеку, и гранату — в окно.Дедушка старый, ему все равно.

Примерно к 79-му году литературное творчество приведет Корягина в психбольницу, и это еще весьма гуманный вариант. Дело не в том, что подогнать «Сталин и дураки» под статью УК «Антисоветская агитация и пропаганда» раз плюнуть. Все гораздо хуже: сплошь и рядом информацию, поданную в тексте, как авторская речь или прямая речь героев, можно найти в документах, находившихся на тот момент под грифом «Секретно». Мало ли, что автор на секретные бумаги не ссылается. Достаточно того, что видел, слышал, знал — и разгласил. Простым совпадением фантастического вымысла с документальной правдой тут не отбояришься. Особенно когда цитируются (с минимальными искажениями) такие пикантные вещи, как «Опись имущества, изъятого на дачах и квартире Ягоды».

Отчасти Корягина спас от тюрьмы его социальный статус (об этом ниже), отчасти — возраст. Он вполне подходил на роль помешанного старика.

Теперь вернемся собственно к новеллам и тому парадоксальному, что стряслось с ними во второй половине 70-х.

«Сталин и дураки» — нарочитый лубок, но с двойным дном. Как вы уже поняли, в новеллах «сталинские мифы», берущие начало из хрущевских времен, густо перемешаны с адекватной информацией. С ее помощью Корягин жестко ломает мифы, издевается над ними, и тут же создает новые, мифы второго порядка. Он приводит реальные случаи, описывает реальные ситуации, цитирует реальные высказывания, широко известные нынче, но совершенно недоступные в 70-е. Увы, недоступные и пониманию тогдашнего обывателя, отношение которого к сталинской эпохе было сформировано под влиянием легенд, запущенных Хрущевым и его окружением. В итоге разобраться, где у Корягина правда, а где ерничество и сатира, сейчас легко — а тогда было невозможно. Оставалось только верить автору, но это для читателей было уже за гранью.

Во-первых, Корягин выглядел отпетым сталинистом — несмотря на сугубо сатирическое изображение «великого вождя». Просто остальные герои по большей части совсем идиоты, недаром цикл зовется «Сталин и дураки».

Во-вторых, в галерее образов, созданных Корягиным, попадались намеренно гипертрофированные фигуры вроде проходящих через весь цикл физиков Капицы, Ландау и Сахарова. Но если задача «академика Капицы» — оттенять идиотизм происходящего, и сам он выписан с огромной любовью (похоже, в отличие от Сталина, это однозначный кумир автора), а «академик Ландау», интеллектуальный хулиган, играет роль пугала для Берии, то вот «академик Сахаров» получился фигурой неоднозначной. Анекдотический Капица парит над схваткой, а анекдотический Сахаров — один из «дураков», пусть и прозревающий под конец. Можете представить, как на такого Сахарова реагировали читатели, в глазах которых он был непререкаемым нравственным авторитетом.

В-третьих, шокировал взлом мифов. Сталин в первые дни войны прячется под кровать лишь в воображении Хрущева; маршал Блюхер был репрессирован «за то, что дурак»; в точности передается суть уголовного дела Ландау, что по идее только добавляет Ландау очки, но все равно выглядит ошарашивающе; байку про «изъятое имущество» и сейчас читать дико; наконец, режут глаз настойчиво обыгрываемые двадцать трофейных аккордеонов маршала Жукова (и кстати, затушевывают добрую интонацию, с которой Корягин о Жукове говорит).

Вся эта круговерть до такой степени сбивала читателя с толку, что внимание отвлекалось от действительно серьезных вещей — умело переданной Корягиным атмосферы всеобщего недоверия, взаимного доносительства и животного ужаса перед Хозяином. Автор разносил сталинскую эпоху в пух и прах. Этого не заметили.

А может и заметили, но не смогли стерпеть другого, самого важного, что четко проговорено Корягиным в конце цикла: та эпоха была хоть страшная, зато после нее наступила — никакая. «Дураки не делают историю», прямо заявляет автор. Но кто же тогда будет ее делать, если кругом одни дураки? Что дальше?.. Допустим, ты не любишь СССР, но терпишь его и живешь в нем, не уехал. И вдруг тебе заявляют, что твоя страна обречена. Это, знаете ли, больно.

Отторжение и еще раз отторжение — вот на что натыкался Корягин. Цикл «Сталин и дураки» создавался не «в стол», новеллы читали десятки людей, включая видных советских диссидентов. Автор настойчиво пытался донести свое творчество до широкой аудитории. Что, собственно, погубило автора и ввергло в забвение его текст.

Делая ставку на интеллигенцию, Корягин жестоко ошибался. Ему стоило бы идти со своими опусами «в народ», там бы его стеб оценили. Но только интеллигенция активно распространяла и размножала самиздат. А Корягин хотел именно этого — широкой аудитории.

Закончив свой короткий текст (всего-то полтора с небольшим авторских листа, семь главок с бесхитростными названиями «Про японцев», «Про фашистов», «Про войну» и т. д) и распечатав его неустановленным тиражом, Корягин стал налаживать контакты для распространения. Большого труда это не составляло — Корягин сам был потребителем самиздата и знал, как минимум, нескольких торговцев нелегальной и полулегальной продукцией. Однако продвигать странный опус Корягина никто не решался. Раздавать «Сталин и дураки» по знакомым, как это делали памфлетисты того времени, Корягин не мог — и жил он уединенно, и знакомые не оценили бы его труд по достоинству, это были такие же пенсионеры-партработники, по большей части «дураки». Тогда через книготорговцев Корягин вышел (не сразу и не просто) на новый для себя круг знакомств.