Виртуальный детектив - Геннадий Кандаков

Казалось, ничего не изменилось, все действовали слаженно, единым механизмом и ритмом. И вместе с тем в работе появился едва ощутимый сбой. Не стало слышно привычных матерно-морского исполнения шуток, подначек, здорового флотского смеха. Не то боцман стал злее, не то люди устали, но всё как-то стихло и замерло.

Пока насос качал масло на корабль, все расселись, кто где мог, а не в кружок, как раньше, и молча ждали конца подачи. И паузу заполнили безрадостные мысли о жизни, о постоянно возникающих трудностях, годами не решаемых проблемах, теперь ещё неясном будущем: чем всё это кончится?

Я не думаю, что они очень испугались последствий клеветы, неизвестности завтрашнего дня, разве что немного, может, совсем чуть-чуть струхнули и теперь старались не показать вида. Но то, что она вывела их из состояния равновесия – это факт.

В какой-то момент мне показалось, а они тайно почувствовали, что сегодняшняя работа может быть их лебединой песней, и они исполняли её на высоком профессиональном уровне и энтузиазме, единым внутренним порывом, вложив в неё весь свой жизненный опыт и старание, а теперь сидели и морально готовились к любому, даже худшему исходу.

Грустно и больно становилось от мысли, что завтра этого экипажа уже может и не быть, и люди разбредутся кто куда в поисках работы, у каждого начнётся новая судьба-дорога.

В каюте стало ещё темней и тише, а я стоял и чувствовал, как сердце наполняется невиданной злобой и ненавистью к тем, кто вызвал эту абсурдную ситуацию. Не поздоровилось бы, попади они сейчас мне под руку, и тем, кто спрятался от неё за телефоном, – никакой реакции ни на один звонок!

Первые шаги в реабилитации экипажа натолкнулись на невидимую, но прочную стену не то равнодушия, не то махрового бюрократизма.

Диспетчер, дежурный по части, знавшие по моим докладам ситуацию, как мне кажется, наплевательски отнеслись к нашему SOS, а дело обстоит именно так.

Куда вы делись? Что это, боязнь ответственности, служебная немощь? Не всё же время лизать, надо же когда-то и гавкнуть, если ты ещё мужчина и офицер и при тебе совершается подлость, тем более, готовится преступление. Почему за наш счёт? Не мы же привезли на причал обводнённое масло!

А торжественные проводы на выполнение правительственного задания должны же чем-то подкрепляться, хотя бы выполнением своих должностных и дежурных обязанностей, или это была просто бутафория служебного рвения – прокукарекал, а там хоть не рассветай?

Чем больше я думал, может, даже и незаслуженно кляня всех подряд, тем больше было сомнений, загадок, вариантов, приводивших меня в тупик своей неразрешимостью в кажущейся простоте.

Было отчего призадуматься!

В какое-то мгновение я почувствовал такую слабость и беспомощность перед лицом грядущей опасности, что предательские спазмы удушливо сдавили горло, а к глазам подкатила слеза. Стало стыдно и мерзопакостно. Но ненависть оказалась сильнее этих сентиментальностей, а злоба искала выхода и действий. Я был рад, что всё это произошло в темноте, никто не видел этой секундной слабости и бессилия.

Но именно в эти мгновения я поклялся себе сделать всё возможное и невозможное, чтобы сберечь экипаж, избавиться от клеветы и вернуть каждому и честь, и человеческое достоинство, чего бы мне это ни стоило.

Тут я впервые осознал философский и практический смысл знаменитого афоризма: «Цель оправдывает средства!». Ко мне вернулись спокойствие и силы, способность рассуждать зрело, как и положено капитану. Теперь я был уверен, что за доброе имя

экипажа надо бороться всеми силами и средствами, не считаясь ни с чем и невзирая ни на что. Мы не одни, мы с флотом, и флот с нами!

До конца работы оставалось ещё полтора–два часа, и я постарался продумать до мелочей все свои действия, ибо знал – снисхождения нам (мне) не будет. Методы «выколачивания» нужных признаний не изменились даже после разгона парткомов и смены вывесок над политотделами. А это значит – борьба будет трудной и неравной, а может случиться так, что всё решится в первой встрече в субботу или понедельник, когда для нас может наступить «последний и решительный». Я знаю, что такое бой, и имею опыт боевых действий. Будучи на кораблях на боевой службе в «горячих точках» Средиземного моря, я не раз переживал такое состояние, когда после сигнала «Боевая тревога!» готовил к бою материальную часть и докладывал на главный командный пункт корабля:

– К бою готов!

Будет бой – не будет, но я был готов к нему! И эта готовность придаёт уверенность и решительность в действиях, хладнокровной оценке обстановки и принимаемых решений.

Бой, так бой! Драться, так драться! Только там я готовился к бою с конкретным вероятным противником, а с кем здесь?..

Ожидать честного рыцарского поединка уже не приходится – в самом начале «противник» применил запрещённый приём и добился определённого успеха. Клевета, подлость, подлог – страшное оружие, и «наш» противник владеет им в совершенстве. Но, толкая к преступлению нас и заметая следы своего, он допустил ряд серьёзных оплошностей, и я не премину воспользоваться ими против него. Главный его просчёт в том, что он считает свою победу уже достигнутой и окончательной. Я помню, с каким самодовольством он хлопнул в ладони, изображая наш конец. Но это его ахиллесова пята – контрольного выстрела он ещё не сделал и уже не сделает. Теперь главное собраться с мыслями и приготовиться к контрудару – зло должно быть наказано!

Да, мы получили большую «пробоину», но корабль наплаву и экипаж не повержен – мы работали и будем работать честно и добросовестно, как велят нам долг и присяга, – о них мы всегда помним. В этом наш залог успеха.

Вступив в схватку с таким непорядочным противником в защиту экипажа, своей чести и достоинства, я имею право в дальнейшем сам выбирать оружие и тактику боя, и именно такую, на какую «враг» не рассчитывает.

На войне, как на войне! Недаром Утёсов пел: «Бей врага чем попало!». И кое-что на этом пути уже сделано. Командир электромеханической части десантного корабля подписал акт об обводнении масла, а представитель склада ГСМ отказался. Это его минус, и в акте зафиксирован. Затем командир ЭМЧ написал рапорт на имя командира нашей части, где, ссылаясь на многочасовую работу вместе с экипажем судна, случаев, которые можно классифицировать как пьянство, тем более пьянство всего экипажа, не отметил, как и нарушений инструкций и руководящих документов по приёму-передаче технических масел. С ним были оговорены дальнейшие совместные действия, если потребуется.

Подписал рапорт и оперативный дежурный, в шутку предложив увеличить сбор подписей до количества моряков, участвовавших в работах и находившихся на верхней палубе за день стоянки у борта, то есть всего экипажа корабля. Подтекст был ясен, неужели недостаточно одной подписи старшего офицера, чтобы документ приобрел официальный статус?

Когда я, оценив юмор, его всё-таки отклонил, он тут же ещё раз предложил произвести освидетельствование экипажа судна флагманским врачом. Это уже было совсем унизительно, и я отказался.

Спасибо боевым друзьям, в такую минуту и шутка помощь, это их спасательный круг, брошенный нам. Теперь доплывём!

В 23.00 работы были окончены, и, получив «добро» от диспетчера на переход, отдали швартовы, дали ход, пересекли Инкерманский створ и прибрежным фарватером последовали к своему причалу в Южной бухте. На ходовом мостике было тихо, о происшествии никому говорить не хотелось. Рейд был пуст, мы шли одни, и это ощущение одиночества добавила старая песня, донёсшаяся откуда-то с берега: «Над пустынным рейдом Севастополя…» – светлая, грустная, полная тоски и скорби, исполненная в первые в годы войны, и так пророчески отразившая нынешнее состояние Севастопольского рейда.

Однако город жил! По обеим сторонам бухты сияли огни, слышалась музыка, гудки машин и шелест троллейбусных штанг, скользящих по проводам. Кто-то кому-то кричал, какая-то девушка смеялась громко и весело. Это была обычная летняя ночь морского города-порта и военно-морской базы: кто-то отдыхал, а кто-то стоял на вахте и нёс службу.

Наконец показался и наш причал. Выйдя на пеленг приметного створа и сделав крутой разворот, мы отдали якорь и ошвартовались к причалу кормой, подобрали якорь-цепь, подали сходню, подключились к береговому электропитанию. Механик остановил главный двигатель, а я, осмотрев судно и дав необходимые указания, пошёл докладывать диспетчеру о выполнении плана выхода. Было ровно 24.00, начинались следующие сутки, суббота.

Сойдя на берег, я в шутку спросил вахтенного по причалу, почему нас никто не встречает и где машина. Он удивлённо пожал плечами. «Наверное, ничего не знает», – подумал я и, не продолжая разговор, направился в рубку вахтенного звонить диспетчеру.

Доложив всё, как было, я, конечно, спросил, будет ли нас кто-нибудь освидетельствовать на предмет трезвости, на что он ответил, что это не его дело и он заниматься нами не будет. Кроме того сказал, что после окончания рабочего дня ни он, ни дежурный по части никого найти не смогли, почему к нам и не прибыл представитель.