Кровь пьют руками - Генри Олди

Полюбовавшись размашистой подписью, я спрятала записку, а заодно — и журнал. Пригодится — там в конце, кажется, о новых моделях Версаче-младшего…

— Дзинь! Дзи-и-инь!

Снова-здорово! Кого черт на этот раз!..

— Гизело слушает!

— Эра Игнатьевна, к вам гражданка Крайцман звонит. Говорит, срочно.

Гражданка Крайцман… Собственно говоря, это дело я официально не веду, да и порадовать ее нечем.

— Соедините.

Бип! Би-и-ип! Старый у нас коммутатор, странно что по сей день работает. Говорят, Тех-ники каждый день по три буханки переводят перед иконой Святого Александра Нижнетагильского…

— Алло! Я говорю с Эрой Игнатьевной Гизело? Голос в трубке — железный. Каждое слово — как подкова. Бац! Бац!

— С нею. Добрый день.

— Я Марта Крайцман. Вы слышите? Крайцман!

Крайц! Крайц! Бац! Бац!

— Я звоню по поводу моего сына — Ефима Гавриловича. Как мне сказал Ричард Родионович, вы имеете отношение к его поискам…

Голос гремит, лязгает. Так и кажется, что сейчас прозвучит: «Приказ Верховного Главнокомандующего… Всемилостивейше повелеть соизволил… Каждого десятого -расстрелять. Каждого третьего — повесить. Остальных — на минное поле…»

— У меня есть новые сведения о нем. Мой сын жив и здоров. Вы слышите?

— Слышу.

Видимо, она тоже сходила к гадалке. Или Неуловимый Джо Ерпалыч обрадовал.

— Ефим Гаврилович только что мне звонил…

Моя челюсть начинает отвисать, но очень ненадолго. А почему бы и нет? Ищем, ищем мы Фимку, а гражданин Крайцман к подружке махнул.

Куда-нибудь в Бухарест.

— Он звонил по сотовому телефону. Прошу обратить внимание на то, что такого телефона у него нет. Говорил издалека, но в пределах области.

Подковы вбивались в асфальт. Вот это нервы! Чудеса. У нее хватило сил сообразить, что после разговора трубку вешать не надо, а надо положить ее рядом с аппаратом и — бегом к соседям…

— Ефим Гаврилович сообщил мне, что он жив, здоров и нашел себе новую работу. Голос его звучал в целом нормально.

«В целом нормально». Хорошо формулирует!

— Простите, Марта…

— Марта Гохэновна.

Я сглотнула. Гохэновна. Тоже вариант!

— Марта Гохэновна, он ничего не говорил о своей новой работе?

— К сожалению, я не успела записать разговор. Кажется, он употребил слово «интересная». Даже «чертовски интересная». Однако, прошу учесть, Ефим Гаврилович — человек увлекающийся. Но я все же полагаю, что он говорил искренне. Его не принуждали. Обещаю следующий разговор записать и передать вам.

И тут — стандартная процедура. Побольше бы таких сознательных!

— Я могу рассчитывать, что со стороны прокуратуры будет предпринято все необходимое для поисков Ефима Гавриловича?

«Товарищ Жюков! Ви уже взяли город Берлин? А не то ми вас накажем!»

— Можете, Марта Гохэновна. Можете. Рассчитывать она, конечно, может. Все мы можем на что-то рассчитывать. Я, например, на сигнал «Этна». Только вот Пятый намекнул. Очень плохо намекнул: «ввиду невозможности проведения…» Неужели врут? Неужели бросят?

В трубке давно гудел отбой. Я прицелилась, дабы водворить ее на место, но внезапно взгляд скользнул по циферблату. На «Роллексе» без четверти двенадцать, Молитвин, наверное, уже на месте, трубка в руке — судьба! Заодно и спросим…

Писклявый голосишко произнес «Алло?». Даже не «Алло» — «Але?».

Ага, «куриочка»!

— Гражданка Бах-Целевская, пригласите к телефону гражданина Молитвина!

В ответ — испуганное «Ой!», молчание и, наконец:

— Он занят! Просил не беспокоить!

— Тогда я вас побеспокою! — озлилась я. — Гражданка Бах-Целевская, когда у вас срок прописки истекает? Через месяц, кажется?

— Ой!

Опять молчание, на этот раз долгое. Что-то стукнуло, словно трубку уронили, а затем вновь подняли:

— Зачем ребенка пугаете, Эра Игнатьевна?

— Добрый день, Иероним Павлович! — подхватила я. — Это я еще не пугаю. Я вообще никого пугать не собираюсь. Просто хочу напомнить, что у вас сегодня в полдень…

— Склерозом не страдаю.

Его голос звучал холодно, со знакомым презрением, но на этот раз меня его тон только позабавил. Пусть себе. А хорошо получилось: Игорь как раз приехал, а ему — подарочек. Злись, злись, сейчас ягодки пойдут, вслед за цветочками!

— Заодно объясните, пожалуйста, что за дела у вас были с гражданкой Калиновской Любовью Васильевной, а также с гражданином Панченко Борисом Григорьевичем?

— Никаких!

Прозвучало решительно — и весьма, но пять лет в прокуратуре не проходят даром. Испугался! А вот тебе еще!

— Триста гривен, конечно, не деньги, но если учесть, что ваши знакомые проходят по «мокрому» делу!..

Теперь — пауза. Осмыслил?

— Хорошо, слушайте…

Осмыслил!

— В последнее время я занимался частной практикой — по тому адресу, о котором вы меня спрашивали. Нечто вроде Техника-любителя. Или кустаря, не знаю, как лучше выразиться. Мелкий ремонт, ссоры в семье, насморк у младенцев. Панченко я не знаю, а Калиновская месяца три назад заказала мне одну мелочь. Вполне законную мелочь. Я сделал. Тогда она стала намекать, что мною интересуются, как она сказала, серьезные люди. Конкретно она называла какого-то Капустняка. Я отказался, тогда она… Или уже не она, не знаю. В общем, прислали странного человека — уговаривать. Но я снова отказался. Вот и все.

Все?

— Ваши дальнейшие неприятности — из-за этого?

— Отчасти… Извините, гражданка Гизело, мне надо к Алику… к гражданину Залесскому.

«Гражданка Гизело» прозвучало просто бесподобно.

— До встречи, Иероним Павлович! Отвечать было некому — в трубке гудел отбой.

4

Нынче милому прийти,Он, поди, уже в пути.Холодильник я набила…Ой, чемусь произойти!

Частушки мне никогда не нравились. И я вовсе не удивилась, когда Саша рассказал, что выдумали их не русские, а татары. Выдумали — и презентовали вместе с игом. Мне-то, конечно, что русские, что татары — едино, но частушки не люблю. Балалайка, косоворотка, онучи… Или опорки, не помню уже. Однажды мы с Сашей были в столице, зашли в «Националь», а там — балалайки. Как сказано в одной книге — свежесрубленные, размером с избу. Саша смеялся, вспоминал каких-то «ярославских ребят». Интересно, когда это было? При Мамае?

Но так или иначе, а холодильник я набила. Жаль, готовить не было времени, но магазины у нас неплохи, а микроволновка у меня отличная — завода «Коммунар», с обязательной голограммой Святого Пелузия (не с наклейкой-самоделкой, которую каждый месяц менять надо, а с настоящей фабричной). Удобно: даже булочку крошить не надо, сама греет, сама и жертву бескровную творит.