Мужчина в колготках - Александр Валерьянович Песков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оказалось, не привезли одежду со склада. Опять это же самое надели — и обратно, в казарму. Пять километров в противогазах. Чего бегали мыться? Но так надо — первый день в армии.
Потом чего только не было: и яблоки подвешивали к тополям, и травку кисточкой от клея красили, когда приезжало командование. Каждую травинку надо было покрасить…
Единственное, что мне хорошо давалось из армейских премудростей — красиво ходить по плацу. У меня всегда пятерка была. Это я умел, танцор же.
И вот я неделю провел в армии. Первое воскресенье — дают сахар, яйца, болтушку какую-то. И я… падаю в обморок, прямо в столовой. Оказалось — от жирного сразу заболела печень, почки, поджелудочная (мучаюсь, кстати, до сих пор). Меня отправили в медсанбат.
Хорошее было время. Меня лечили, как могли. Сначала лежал, потом ходить начал, сняли все болевые синдромы. Но меня держали, не выписывали. Все доктора стали моими друзьями. Я ходил королем, помогал медбратьям, которые тоже служили. Помню, Витька был, Сережка и Андрюшка, они работали посменно. Говорю: «Я здоров, выписывайте». Смеются:
«Ну и куда ты пойдешь? В казарму? Иди, вон, перейти плац только…»
Ну ладно, что делать? Рисовал плакаты для медсанбата, доставал билеты в театры в Москве — у меня же связи, все администраторы «схвачены». И два года они через меня попадали на лучшие спектакли — взрослые, детские… Да и для меня съездить в Москву было как через изгородь перескочить. А чего тут — вышел, попутку поймал, солдат тогда бесплатно подвозили, из уважения.
Пока я лежал в медсанбате, у меня была своя палата. Когда мама приезжала ко мне на день рождения, на присягу, ей устраивали собственное койко-место. Кормили хорошо, уважали. Так что время моего «лечения» мне запомнилось, как одно из самых приятных в армии.
Кстати, присягу я принимал прямо в медсанбате, почему-то в душевой. Меня вызвали, я пришел, прочитал текст, расписался. «Товарищ солдат, я вас поздравляю, вы приняли присягу». И все, никакой торжественности.
Бывали и грустные моменты. Как уже говорил, я помогал медбратьям, готовил ребят к операциям. Я еще числился больным, но уже работал. На моих руках умерли три человека. Все трое от несчастных случаев. Особенно запомнился один. Мальчика привезли с полевых учений. Танк ехал и дуло пушки его как-то нечаянно задело. Не успели спасти. Пока я его раздевал, кровь смывал, он скончался. Тяжко было очень… Слезно…
* * *
Наш полк располагался на территории гарнизонного поселка. Там же был медсанбат всей Таманской дивизии и Дом офицеров. Я служил в гарнизонном Доме офицеров, а в полку был клуб, там у меня друзья служили, и к ним я ходил в гости по ночам, перелезая через дырку в заборе.
В общем, после медсанбата казарму я больше не видел. Жил прямо в Доме офицеров. Я ведь был художником, а у художника должна быть мастерская. А чтоб спать — шинелька есть. Холодно — ничего страшного, зато не в казарме.
Единственное, каждое утро, в семь ноль-ноль, я должен был быть со взводом на построении, это как «Отче наш». Привел взвод, увел, они спать пошли, а я рисовать: плакаты, афиши для фильмов, которые привозили в Дом офицеров.
А еще мы устраивали концерты. У нас был свой ансамбль, куда входили в основном цирковые. Еще посчастливилось — так как я хорошо рисую, командир дивизии как-то говорит: «Ладно, Песков, будешь бегать в свой Дом офицеров, но ты мне нужен».
И определил меня в подразделение при штабе, где занимаются секретными документами. Я служил там топографом, рисовал военные карты.
При этом у нас был постоянный контакт с гражданскими: в Дом офицеров приходили все, кто жили в поселке, — жены офицеров, дети, мы для них устраивали праздники, разные мероприятия.
Вот так: у меня солдаты охраняли склады, ездили на учения, а я рисовал карты. А еще портреты великих полководцев и военных деятелей, писал их биографии.
Однажды был случай: пишу биографию под портретом, тушью. Три часа ночи, я не заметил, как заснул, но рука продолжала писать. В какой-то момент открываю глаза и вижу — вместо биографии доблестного командира я там свой сон записал! А в шесть утра надо сдавать работу! Сон как рукой сняло, я взбодрился и давай быстренько переписывать! Успел.
Однажды мне поручили нарисовать огромный плакат на какое-то мероприятие, посвященное Варшавскому договору. Сделал, мероприятие прошло, вызывает меня командир.
— Нда, Песков…
— Что такое, картинка не понравилась?
— Ты понимаешь, что ты натворил? Ты нарисовал Землю и вокруг нее — Варшавский договор. Такое ощущение, что Варшавский договор держит в руках всю мировую военную структуру. Это же политически неграмотно!
Но, видимо, кроме моего командира, этой творческой вольности никто не заметил.
* * *
В медсанбате я познакомился с Алексеем Боничем. Очень юморной парень, до безобразия, прямо оторва. Он меня «обезьяной» называл. «Обезьяна, порами подвигай!» — это означало «улыбнись».
«Обезьяна, опять все сожрешь у меня?» У него мама была главным военным врачом-анестезиологом. Она приезжала к сыну, привозила покушать. И очень прониклась ко мне. Первое, что спрашивала, когда приезжала: «Где Саша? Так, убери руки! (Это уже ему). Сашу позови».
Приходил Саша, она ставила передо мной еду, а Бонич ходил кругами и ворчал: «Жрет, жрет мою еду! Понятно…»
Мы дружим с ним до сих пор. Все праздники отмечаем вместе, мама его в гости приезжает, они дружат с моей мамой, приветы передают друг другу. Вот такая армейская дружба.
* * *
Не зря говорят, армия — это великая школа жизни. Так и есть. В ту самую первую ночь, после бега в противогазе, я понял, что повзрослел. Психология резко меняется, когда надо выживать. Вокруг тебя совершенно разные люди, по-разному воспитанные или невоспитанные вовсе. И среди них надо как-то выживать. Тяжко очень. Но, наверное, полезно.
Армия для меня — это, во-первых, люди. Это командиры. Отношения со всеми строились по-разному, но, во всяком случае, меня уважали. Потому что я всегда был справедлив. И никогда никого не давал в обиду.
В то злополучное воскресенье, когда мне стало плохо, мы сидели в столовой, и
