Пойте им тихо - Владимир Маканин

Он вдруг сказал, что ночь ему кажется очень длинной. Он повторил, а больные ничего не ответили. Потому что он не сказал им ничего нового: про эти длинные ночи все больные знали и раньше. Тогда Щербина заплакал. Он просто сломался. Рыдания он сдержал, но это ничего не меняло.

Более того. Испугался, поплакал — дело житейское. Хуже было то, что у него через два дня поднялось давление и операцию пришлось отложить. А через неделю операцию пришлось отложить опять. Это было уже совсем плохо. Как только его волокли на операционный стол, с давлением у него делалось что-то страшное.

Никто из больных не припомнил Щербине, даже слова ему не сказали. Стало вдруг понятно, что это не герой. Что это человек. То есть человек, и тоже боялся, а ведь стоял на своем. Сражался, можно сказать, и бился. В одиночку бился. Столько, сколько хватило сил.

Теперь в палате не улыбался ни один. Ну кроме Пети-солдата, но Петя был не в счет. Он улыбался, потому что повредил в аварии не только суставы, но и черепную коробку. Он всегда улыбался.

И вот затихли все. В палате стало очень буднично, серо и немногословно. Приходил врач и говорил: «Надо быть бодрыми!» или «Надо быть мужественными!» — и кто-нибудь кивал: да, надо. Такая была обстановка. Немного жалоб. Немного искусственной бодрости. А по ночам стоны.

У медсестер, как и у нянек, теперь тоже было сложившееся мнение насчет этой палаты. Ночью две дежурившие сестры переговаривались примерно так:

— Ты в «тяжелейшей» уколы ставила?

— Это в какой? В первой?

— Ага.

— А я ее не так называю. Я — знаешь как — я называю ее «полумертвой».

— Мне там только Юрочка Орлов нравится. Хоть бы он выжил… Так ты пойди поставь там уколы.

— Юрочку Орлова и я люблю. Красивый.

Сестры обламывали для инъекций ампулы. Было три часа ночи, время наркотиков. У Орлова действительно были очень правильные и тонкие черты лица. Он покалечился, попав под машину. Его пятый поясничный позвонок был превращен в кашу. Он не мочился самостоятельно. И не предполагалось, что когда-нибудь он будет ходить.

К Пете-солдату приехала тетка. Тетка была двоюродная и жила где-то далеко. И вот, выложив свертки с едой, отставив в сторону сумку, она припала к Пете. И тихо-тихо шептала:

— Ой же ты, мой родненький. Мой миленький. Неужели же дурачком ты останешься? Голубенок ты мой сизенький…

Слов было почти не разобрать. Она плакала долго и горько. Тетка не ожидала увидеть его таким. Она приехала не только навестить Петю, но и купить здесь, в Москве, мебель. И теперь посреди беды ей было ясно, что она купит мебель торопливо и кое-как.

Она была утром. Она была днем. Она выпросила себе право быть возле него ночью. А старшей медицинской сестре она сказала:

— Я для того, может, и приехала за тыщу километров. Чтоб с ним поплакать.

Сестра высказала ей пожелание врачей — врачи не советовали Петю расстраивать. Не советовали совсем уж расшторивать окна и говорить о том, что из себя представляет Петя, если глядеть со стороны. Он был дурачок, но он не должен был знать об этом. Это было небезопасно.

А тетка без конца только об этом и говорила. Правда, она не ведала, что творит. Тихим своим ржаным голосом.

— Петенька, несчастненький мой. Как же ты жить-то теперь будешь?

Это была картина. Она тихонечко причитала, а Петя тихонечко знай себе улыбался. Иногда она начинала рассказывать «от печки» — о том, как была зима и как Петя родился. И как потом был мальчиком. Вплоть до катастрофы. Негромкий и заунывный ее голос напоминал некое затянувшееся моленье — особенно это чувствовалось ближе к ночи.

Она разительно отличалась от других посетителей. Больные это почувствовали. Ночи становились не такими уж длинными, если она что-то там бормотала своему Петеньке. А рассказывала она ему все подряд. Все, что знала или когда-то в молодости вычитала. Однажды она рассказывала ему «Тараса Бульбу», искаженного до неузнаваемости. Тетка выдавала это за историю, случившуюся с какими-то далекими родичами. В голове у нее уже все перепуталось. Вольный пересказ начинался так:

— Жила-была мать. И было у той матери два сына — Остап и Андрей.

И случилось невероятное: утром Петя-солдат, проснувшись, вместо того чтобы улыбнуться, заплакал. Так оно началось. Щербина увидел и со своей кровати закричал: «Петя! Молодец!.. Молодец!» И Петя, растерявшись от окрика, на всякий случай опять заулыбался. Но было ясно, что лед тронулся. К вечеру он снова заплакал, когда тетка в очередной раз назвала его «несчастненьким». Она проела его своими мелкими слезками.

А на следующий день тетке запретили ночевать: однажды это должно было случиться. И тогда она уехала куда-то в свою тьмутараканскую даль. Она было совсем прижилась к больничной палате. Она спала на полу. Сначала сестры ее гоняли. А затем стали давать матрас. Большего она не добилась, а ей и не нужно было большего. Она спала на полу, на матрасе, забросив руку к Пете на кровать. Он за ее руку держался всю ночь напролет. К утру он уже не так боялся и мог даже отвернуться к стене. И тогда ее рука лежала на кровати сама по себе.

Наконец однажды врач запретил ей ночевать в больнице — а другого места в Москве, чтоб остановиться, у нее не было.

Тут вот и выяснилось, что вся палата отметила и оценила эту тетку. А врачу пришлось кое-что выслушать от больного по фамилии Орлов. От того, который был красив лицом и был самый читающий. Тетка Пети к этому времени уже уехала. Мебель она так и не купила.

Разговор случился ночью. Врач дежурил. Он вошел в палату, чтоб, не подымая особого шума, взять себе спички и прикурить, а Орлов не спал. Он не спал и как раз курил.

— Вот вы гляньте на них, — сказал Орлов. А вокруг спали — чуть светил ночник.

Орлов сказал все, что думал. Он сказал, что врач даже представить себе не может, насколько он, врач, ниже этой старухи с перепутавшимися мозгами и как много старуха значила.

— …Вы гляньте на них, — и Орлов еще раз показал на спящих. Он сказал, что это несчастные. Просто несчастные. И не нужно говорить им: будьте бодрыми и мужественными. Не нужно говорить, потому что они не способны это понять и даже услышать. Они не слышат барабанов, пойте им тихо… Орлов так и сказал, он резко взмахивал рукой.

— Успокойся, голубчик. Успокойся. Ночь, и уснуть тебе надо. — Врач жестко перехватил расходившуюся руку и тронул пульс.

Он вызвал сестру, и она сделала Орлову укол. Орлов успокаивался. Орлов уже тише говорил — он сказал, что, если б ему еще один день — хотя бы еще один день — побыть возле этой старой тетки, он бы на другой день стал поправляться. Все родственники, вместе взятые, не стоят этой плаксивой и доброй старухи: она знала свое дело. Он бы, может, на другой же день стал и бодрым, и мужественным, и каким там еще… Орлов говорил, но говорил совсем тихо. Слышно его не было.

Теперь все они спали. А врач присел и делил спички, чтоб иметь их вперед — часть себе, часть Орлову. Прежде чем уйти, врач оглядел больных.

Врач подумал о том, какое необычное влияние оказала на больных случайным образом оказавшаяся здесь старуха. Влияние было положительным, тут и сомнений не было. Петю-солдата уже демонстрировали приезжавшим издалека врачам, и главврач во всеуслышанье заявил, что психика больного наконец-то стронулась с нуля. Главврач был тогда в светло-сером костюме, он широко улыбался и жестикулировал. Он говорил очень убедительно. О старухе он попросту ничего не знал.

Врач держал в руке коробок спичек и стоял возле койки Пети-солдата. Бывший солдат спал. Они все спали. Врач опять подумал об этой старухе. Ну да, доброта сильнее лекарства. Старая как мир истина. Неужели же это выдавать за открытие?.. Врач стоял, негромко встряхивал спичечным коробком и знал, что истина сейчас рядом. Истина не была сложной.

Врач поправил одеяло, которым был укрыт Петя, и вышел. Было четыре часа ночи. Четыре часа оставалось до конца дежурства.

Три дня их забавлял молодой физик. У него было какое-то необычное искривление позвоночника. Он был ходячим. А на ночь ему ставили раскладушку меж Орловым и Щербиной.

— Я-то здесь человек случайный, — с самого начала заявил физик.

И он рассказал всем, что это такое — искривление позвоночника. И что операции вполне можно избежать, если делать такие-то и такие-то упражнения. Он лично делает их трижды в день. Очень эффективно, например, вытяжение. А еще лучше — и это последнее слово медицины в данной области — вытяжение под водой. Чудо, а не процедура. Как бассейн. И совершенно не болезненно.

— Что это ты читаешь? — спросил он Орлова. — Медицинское что-нибудь?

— Нет.

— Тебя оперировали?

— Да.

— А чего ты тогда здесь?

— Меня оперировали два раза. Жду третью, — сказал Орлов, не отрываясь от книги.