Неподчинение (СИ) - Шайлина Ирина

И я остановить её должен. Немедленно, сейчас. Но что-то внутри меня яростно протестует против этого. Если и было что-то в моей жизни, чего я желал больше всего на свете, больше самой жизни даже, то это была Зайнаб Шакирова, по фамилии мужа я не хотел называть её даже мысленно. И она всегда была не более достижима, чем Луна, и так же далека. А теперь стоит вот, платье снимает, пальцы дрожат. А я взгляда отвести не могу.

Платье упало на пол с отвратительным мокрым шлепком. Зай руками стискивает плечи, смотрит в пол. Затем, словно набравшись решимости, вытягивает руки вдоль тела. Кожа её, все ещё влажная после дождя, пошла пупырышками под моим взглядом. Тогда, пять лет назад она пришла ко мне в вызывающе чёрных кружевах и чулках. Сейчас на ней скромное белое белье, через тонкую ткань соски просвечивают.

Зай вскинула голову и посмотрела мне прямо в глаза. Стоим. Смотрим. Так близко она, шаг сделай, руку протяни — коснешься. А мне орать хочется от безысходности. А ещё — хочется саму Зай. И просто на ночь, и на всю жизнь, или хотя бы на один гребаный час, вопреки всему.

— Оденься, — коротко бросил я. — Я не трахаюсь с замужними бабами.

Она словно сдулась, плечи поникли. Меня захлестнула ярость. Хотелось надавать Зай по щекам, чтобы пришла в себя, знаю только — никогда не трону её и пальцем.

Наклоняется. На голой спине полоска выпирающих позвонков. Платье, блядь, насквозь мокрое поднимает.

Я с трудом сдержал ругательство и пошёл в комнату. Хмель, подаренный виски, уже выветрился, в голове стучит надвигающейся головной болью, в штанах — стояк. До боли упирающийся в грубую ткань джинс.

Юлька часто у меня бывала, думаю, и совсем переехать бы не отказалась, но в моих планах этого не было. Тем не менее ко мне плавно перебрались её шампуни, розовый бритвенный станок, какие-то шмотки. Я нашёл спортивные лосины с логотипом известной фирмы. Свою футболку. Понёс все это барахло Зай.

— Одевайся, — сказал я.

Зай смотрит растерянно на вещи, но принимает, платье снова влажно хлюпает о пол. Я не ухожу. Я мазохист. Она, Зай, та, которую трогать нельзя, про неё и думать нельзя. Но заставить оторвать от неё взгляд сейчас выше моих сил. Одна белая бретелька сползает с плеча, показывая небольшую грудь, ореолу соска. Затем Зай прижимает лифчик к себе.

— Выйди.

Я снова смеюсь. Занятная ночка вышла, право слово, смешнее некуда.

— Ты пришла переспать со мной, — уточняю я, — а теперь отказываешься при мне переодеваться?

— Именно так, — кивает Зай.

И взгляд мой встречает твёрдо. Я плечами пожал, выбил сигарету, вышел, закуривая на ходу, на балкон. Внизу — весь город задорно светится огоньками. Раньше этот вид меня расслаблял, а теперь мыслями там, в комнате с Зай. Не докурив и до середины затушил сигарету и вернулся. Зай успела надеть футболку, она свисала ей почти до колен, теперь сражалась с лосинами. Покачнулась на одной ноге, едва не упала, я успел подхватить.

Нехорошее подозрение окатило словно ушатом ледяной воды. Может, её поведению есть пусть и ужасное, но разумное объяснение? Ухватил за подбородок и вынудил смотреть в глаза. Зрачки расширены, но я не могу понять, воздействие ли это наркотиков.

— Ты принимаешь наркотики? — прямо спросил я.

Зай усмехнулась и покачала головой. Я все ещё был слишком близко к ней, она сделала шажок, приближаясь вплотную. Маленькая, подбородком в грудь упирается, отчего такую странную власть имеет надо мной?

— Руслан, — горячо зашептала она, встав на цыпочки, закинув худые руки на мои плечи. Шёпот обжигает кожу. — Я… Все, что угодно. Всё, что ты захочешь. У меня есть деньги, много денег, сейчас я не могу снять их со счета, но потом…

Говорит, а сама так близко ко мне, хоть волком вой. Только она — чужая жена. И играть в чужие игры я не намерен. В те годы, что я был чемпионом по боям без правил, богатых дамочек, которые хотели разнообразить сексом со мной свою постылую супружескую жизнь было пруд пруди. В гробу я видел такие увеселения, надоело.

— Одевайся, — сухо ответил, — я тебе такси вызову.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Отстранился от неё, отрывая, оставляя вместе с Зай кусок себя. Она натягивает чёртовы Юлькины лосины, а я вдруг понимаю, что уйдёт сейчас. И правильно сделает — я сам её гоню. Но…

— Ты когда ела последний раз?

— Не помню, — пожимает она плечами. — Может, вчера. Или позавчера.

Я глаза закатываю. Набор еды в моем холодильнике немудрен, но стейки есть всегда. Размораживаю кусок в микроволновке, бросаю на сковородку. Зай сидит, кофе пьёт, который уже остыл. Ждёт.

— Никуда не спешишь?

Зай принимает тарелку, отрезает кусочек мяса, рассматривает его, поддев на вилку.

— Я бы вообще не вернулась туда. Просто шла бы по улицам, куда нибудь, куда угодно. Но там — моя девочка. Я не могу оставить её одну. А у тебя так хорошо…

Из подъезда орёт рыжий кот — в очередной раз вернулся, избрав мою квартиру местом дислокации. Я впускаю его, кот входит, на Зай смотрит с сомнением, распушив хвост — баб он не любит. Наверное потому, что Юлька неизменно вытуривала его на улицу, мотивируя тем, что кот наверняка блохаст.

— Он бьёт тебя?

Спрашиваю и думаю — если скажет да, я убью его прямо сегодня. Плевать, что меня потом даже до тюрьмы не довезут, Бикбаев за смерть сына покарает жестоко.

— Нет, — грустно улыбнулась Зай. — Ни разу не ударил.

— Тогда почему?

— Это очень долгая и скучная история.

Отодвинула тарелку, допила кофе. Я сидел на табурете, и когда она подошла ко мне, то смотрела сверху вниз. Футболка моя огромная, худые плечи торчат. Она постояла несколько секунд, затем коснулась ладонью моей колкой небритой щеки. Сконилась и прижалась своими губами к моим.

Я на мгновение замираю, потому что во мне сражается два диаметрально противоположных желания. Первое — оттолкнуть её. Потому что это будет правильно. Второе — схватить в охапку, уволочь на край света, наплевав на мораль, её богатую родню, свою совесть. И затрахать.

Я сдаюсь. Чуть нажимаю ладонью на её затылок — мне нужно целовать её как следует, без всей этой дурацкой ванили. Вынуждаю открыть рот, впуская внутрь моя язык. И растворяюсь, потому что целовать Зай — кайф почище героина. Круче любого наркотика.

Она отрывается от моих губ, хотя я не готов отпустить её так быстро. Глаза Зай затуманены той же страстью, что терзает меня. Она в каких-то сантиметрах от моего лица, и я чувствую её дыхание на влажных после поцелуя губах.

— Когда я умру, — спокойно говорит Зай, — когда умру… скучай по мне, хоть немножечко.

И легонько, пальцами закрыла мои веки. Уходила — шаги лёгкие совсем, едва слышные. Кот что-то деловито ей в след пробасил, наверное, самоутверждается — он-то остался. Мокрое платье тоже осталось, неопрятной кучкой на полу. Белые трусики и лифчик аккуратно висят через подлокотник кресла.

В тот момент, когда дверь закрылась за ней, я понял, что она купила меня с потрохами. Одной лишь прощальной фразой, даже не пообещав ничего взамен. Потому что жить в мире, в котором нет Зай, даже замужней за другим мужиком — бессмысленно.

Возможно, она играет мной. Но если нет? Если ей и правда грозит опасность? Действовать с наскока я не буду — сначала все нужно узнать. И идти к Таиру бесполезно. Иначе бы Зай сама к нему пошла, но она пришла ко мне, значит в этом был какой-то смысл.

Я вспомнил все, что знал о Динаре. До обидного мало — вся личная жизнь семьи мэра за непрошибаемой стеной. Людей он на остановке сбил, да. Это сложно назвать преднамеренной жестокостью, придурок был пьян. Шлюх любил подороже. Наркотой баловался по молодости, но кто из них, богатых и избалованных не баловался?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Думай, — велел себе я.

А в голове Зай: острые плечи, выпирающие позвонки, глаза испуганные, с поволокой и шёпот её прощальный. И я прекрасно знал в тот момент, что жизнь положу, чтобы спасти ее из любого дерьма. Даже если мы не будем с ней вместе, и единственное, что нас будет связывать — одна ночь с пятилетним сроком давности.