Пылающий остров - Луи Буссенар

Вдруг раздался страшнейший грохот. Поезд внезапно остановился, содрогнувшись весь от первого вагона до последнего. Вагоны полезли на вагоны, раздался треск, многие из них разбились; послышались стоны получивших ушибы. В то же время вокруг поезда затрещала ружейная пальба.

Под поездом взорвался динамит, который подложили инсургенты.

Завязалась перестрелка. Солдаты в поезде отстреливались, как могли. Каждое окно, каждая дверь вагона превратились в бойницы, из которых сверкали выстрелы. Инсургентские пули влетали в вагоны и поражали многих.

Почти одновременно получили смертельные раны молодой унтер-офицер милиции и его жена. Ребенок их с тоской и плачем теребил труп матери, умоляя ее проснуться и встать… Собака сидела возле трупов и громко выла.

Полковник Карлос видел, что идет в сущности бесполезное кровопролитие. Он сорвал с себя платок, которым у него был завязан левый глаз, надел его на штык и стал махать им из окна. Инсургенты сейчас же прекратили пальбу. Прекратили ее и испанцы.

Инсургенты приблизились к поезду. Они потребовали только выдачи поезда, всего военного материала и оружия, а затем испанские солдаты могли свободно уходить.

Между тем несчастный сиротка продолжал плакать. Фрикетта взяла его на руки, лаская и утешая. Малютка скоро затих, и они вышли из вагона.

Собака тоже вышла следом за Фрикеттой.

Инсургенты в какие-нибудь пять минут заложили в каждый вагон динамит и зажгли фитиль. Еще через пять минут раздался страшный взрыв

— поезд и весь военный материал взлетели на воздух.

Начальник инсургентов, высокий и красивый мулат с генеральскими эполетами, лет сорока восьми на вид, подошел к испанским солдатам и сказал им:

— Вы свободны, солдаты. Можете идти. Вы исполнили свой долг; нам не нужно вашей крови, мы хотели только уничтожить военное снаряжение.

Солдаты удалились. Остался лишь Карлос со своими друзьями. Тут только заметил его инсургентский вождь.

— Карлос! — вскричал он. — Карлос Валиенте!.. Ты свободен!.. А мы уж не думали увидеть тебя живым.

— Да, генерал, я свободен, по милости вот этих французов: мадемуазель Фрикетты и ее слуги, матроса Мариуса.

Генерал протянул руку Мариусу и раскланялся с Фрикеттой.

— Сеньорита, — сказал он, — Антонио Масео благодарит вас от имени свободной Кубы.

ГЛАВА VIII

Война за независимость. — Роль американцев. — В лагерь! — Детское горе. — Мальчик Пабло и его собака Браво. — Молитва за врага.

Восстание на Кубе началось 24 февраля 1895 года, и с тех пор междоусобие не перестает раздирать несчастный остров.

Восставшие избегают регулярных битв с испанскими войсками, допекая их партизанскими стычками, уничтожая магазины, склады, нападая на железнодорожные поезда.

Война ведется кубинцами с упорством и настойчивостью, доходящей до героизма. В сущности, кубинцы ничего особенного не требуют, лишь самых элементарных человеческих прав, и удивительно не это, а то, что до сих пор они были лишены этих прав. Кубинцы желают только того, что есть у испанцев, они ищут уравнения в правах. Испания отвечает на эти домогательства стремлением сохранить statum quo, без всяких изменений…

Во многом испанцы заслуживают полнейшей симпатии; это нация храбрая, благородная; но здесь, в этом злосчастном кубинском вопросе — они положительно не правы.

Северо-Американские Соединенные штаты не скрывают своего сочувствия восставшей Кубе и всячески помогают инсургентам: дают им денег, доставляют оружие, военные припасы, оказывают дипломатическое давление на испанское правительство. Благодаря этому восстание не только не унимается, а растет.

Покончив с поездом, Антонио Масео вернулся в свой лагерь, где у него был сосредоточен отборный отряд в три тысячи человек. С этим отрядом он совершал партизанские операции почти у самых ворот Гаваны.

В отряде оказалось пять убитых и пятнадцать раненых.

Мертвых похоронили — разумеется наскоро, по-солдатски. Большая яма, крест из двух ветвей, товарищеское прощание — и все.

Раненым сделали перевязку, положили их на носилки и понесли. У инсургентов оказалась, к удивлению Фрикетты, прекрасно организованная военно-медицинская часть. Все опять благодаря тем же американцам. Главным медиком был доктор Серрано, личный друг Масео и убежденный сторонник независимости Кубы.

Чтобы избавить Фрикетту и Долорес от ходьбы пешком, Масео предложил им верховых лошадей.

Фрикетта была очень плохая наездница, но ей было стыдно в этом сознаться, и потому она, отклоняя предложение Масео, привела другую причину.

— Лучше позвольте мне воспользоваться мулом, — сказала она, — потому что мне не хочется расставаться с этим милым мальчиком. С ним вдвоем я гораздо лучше устроюсь на муле.

— Как вам будет угодно, сеньорита. Ну, а вы, матрос, какого зверя предпочтете? — обратился он к Мариусу.

— О, мне решительно все равно, генерал. Я ездил и на лошадях, и на мулах, и на верблюдах, и на слонах, и на ослах, и на быках.

— Так выберите себе коня.

— Благодарю вас… Но если вы позволите, я с большей охотой буду сопровождать свою барышню пешком, потому что я отличный ходок и отбывал воинскую повинность в пехоте.

— Как хотите, мой друг.

Долорес, превосходная наездница от природы, тем временем уже выбрала себе прекрасного гнедого коня и трепала его по шее.

Оставалось пристроить полковника Карлоса.

Несмотря на свою слабость, он непременно хотел ехать верхом и сопровождать отряд до лагеря.

— Тебе нужно бы несколько дней отдохнуть, — сказал Масео, пораженный его бледностью.

— Оставаться в бездействии, когда мои братья сражаются? Ни за что!

— Да у меня для тебя сейчас и отряда нет отдельного.

— Ничего. Я буду сражаться простым волонтером.

— Ты все время будешь при мне, а когда вернемся в провинцию Пинар-дель-Рио, ты получишь эскадрон конных волонтеров.

Когда отряд вернулся в лагерь, воины скудно позавтракали, запив свой завтрак простой водой. Неутомимый Антонио Масео отправился верхом объезжать посты, осматривать укрепления и проверять караулы. Возвратившись, он обошел раненых, и для каждого у него нашлось слово привета и утешения.

Тем временем Фрикетта возилась с ребенком, расточая ему чисто материнские ласки и заботы.

Бедняжка не хотел ничего есть в все время молча плакал, по временам всхлипывая так горько, что у Фрикетты всякий раз сжималось сердце.

Сирота звал то отца, то мать. Больше мать. Зачем она не идет к нему? Зачем осталась лежать в вагоне? Зачем у нее дырка в голове, и из дырки кровь бежит? Зачем? О мама, мама, мама!..

Фрикетта подыскивала подходящие нежные слова по-испански — и не находила. Тогда она стала говорить по-французски, плакала вместе с мальчиком, прижимала его к себе…