Канада - Ричард Форд

Когда мы проехали по немощеной дороге несколько миль, преследуемые поднимаемой нами пыльной бурей, пшеница внезапно закончилась, сменившись сухим огороженным пастбищем, на краю которого неподвижно стояли в придорожных канавах несколько тощих коров. Отец нажал на клаксон, отчего они по-коровьи взбрыкнули, испустили, каждая, по струе жидкого навоза и убрались подальше от дороги. «Ну, извините», — сказала Бернер, взглянув на них сквозь заднее стекло.

Некоторое время спустя мы проехали мимо одинокого, приземистого, некрашеного деревянного дома, стоявшего у дороги на голой земле. Дальше виднелся еще один, а еще дальше едва различался в подрагивавшем мареве третий. Все были полуразрушенными, словно здесь пронеслась какая-то беда. У первого отсутствовали и входная дверь, и стекла в окнах, а тыльная его стена обвалилась внутрь. Во дворе перед домом валялись обломки автомобильных остовов, рама железной кровати и белый холодильник. По сухой земле бродили взад-вперед, поклевывая, куры. На ступеньках сидели, наблюдая за дорогой, собаки. Сбоку стояла привязанная к деревянному столбу взнузданная белая лошадь. Кузнечики взвивались в знойный воздух, вспугнутые нашей машиной. За домом торчал посреди поля черный полуприцеп с надписью «КОВРЫ ХАВРА» на боку. В дверном проеме появилась пара мальчишек, один по пояс голый. Бернер помахала им рукой, один из мальчиков помахал в ответ.

— Это индейцы, — сказал отец. — Живут здесь. Они не такие счастливцы, как вы. У них даже электричества нет.

— А почему они живут здесь? — спросила Бернер, так и глядевшая в заднее окно, сквозь поднятую нами пыль, на захудалый домишко и мальчиков. Ничто в их облике не указывало на индейскую кровь. Я знал, что индейцы больше не селятся в вигвамах, не спят на земле и не носят перья. В школе Льюиса ни один индеец, насколько мне было известно, не учился. Однако знал я и то, что индейцы заглядывают в наш город, чтобы напиться, и зимой их иногда находят в проулках — примерзшими к асфальту. И знал также, что в управлении шерифа работают индейцы, расследующие исключительно преступления, индейцами же совершаемые. Но полагал при этом, что если попасть туда, где живут индейцы, то сразу увидишь, как они отличаются от нас. А эти мальчики ничем от меня не отличались, разве что дом их грозил вот-вот обвалиться. Интересно, где их родители? — подумал я.

— Думаю, этот вопрос можно задать и о семье Парсонсов, верно? — сказал отец, решив, очевидно, обратить все в шутку. — Что делаем в Монтане мы? Нам же самое место в Голливуде. Я мог бы стать дублером Роя Роджерса.[8]

И запел. Пел он часто. Когда отец говорил, голос у него был сочным, густым, мне нравилось слушать его, но пел он плохо, — Бернер при этом обычно затыкала уши. На сей раз он запел «Дом, дом в горах, где играют козлы и бегемоты».[9] Это он так шутил. Я же тем временем думал о том, что увиденные нами индейские мальчики не играют в шахматы, не состоят в дискуссионном клубе, да, наверное, и в школе не учатся и ничего из них путного не выйдет.

Допев, отец сказал:

— Обожаю индейцев.

После этого все некоторое время молчали.

Мы проехали мимо второй развалюхи, перед которой торчал перевернутый вверх колесами черный автомобиль без шин и без стекол в окнах. У этого дома зияли между кровельными досками большие дыры. По сторонам входной двери росли, как и у нас, высокие кусты сирени вперемешку с розовым алтеем, а сбоку от дома стоял сложенный из автомобильных радиаторов круглый загон для свиней. Поверх радиаторов виднелись свиные рыла и уши. За домом расположились рядком белые пчелиные ульи — кто-то из живших здесь людей разводил пчел. Это показалось мне интересным. Я уже прочитал первую мою книгу о пчелах и собирался уговорить отца помочь мне соорудить на нашем заднем дворе улей. Пчел, как я выяснил, можно было выписать из Джорджии. А кроме того, я услышал по радио, что неподалеку от нашего дома вскоре откроется «Ярмарка штата Монтана», и собирался сходить туда, посмотреть на всякие связанные с уходом за пчелами аппараты, на демонстрации окуривания ульев, одежды для пасечников, сбора меда. Разведение пчел представлялось мне схожим с шахматной игрой. И то и другое было делом сложным, требовало искусности, умения ставить цели и включало в себя скрытые, ведущие к успеху комбинации, для понимания которых необходимы были терпение и уверенность в себе. «У пчел можно найти ключи ко всем загадкам человеческой натуры» — так говорилось в книге «Пчелиный разум», которую я взял недавно в библиотеке. Всему, что мне хотелось освоить, я мог бы с легкостью научиться, вступив, если бы позволила мама, в скауты. Но она не позволила.

Когда мы проезжали мимо дома, из него вышла дородная светлокожая женщина в шортах и лифчике от купальника и ладонью прикрыла глаза от солнца.

— У нас в Алабаме тоже индейцы есть, — сообщил отец тоном, который должен был сказать нам, если мы еще не поняли это сами, что все увиденное совершенно нормально. — Чикасо, чокто, семинолы. Все они — родня племени, которое живет здесь. Конечно, обошлись с этими ребятами нечестно. Однако они сумели сохранить достоинство и самоуважение.

По домам, мимо которых мы проехали, этого не скажешь, подумал я; впрочем, умение индейцев обходиться с пчелами произвело на меня впечатление, и я решил, что еще многого о них не знаю.

— А где же ранчо, которое ты собираешься продать? — спросил я.

Отец протянул руку и похлопал меня по колену:

— Мы давно уже проехали мимо него, сынок. Мне оно не понравилось. А ты молодец, запомнил. Я просто хотел, чтобы вы, детки, посмотрели на настоящих индейцев, раз уж мы здесь оказались. Теперь вы, увидев индейца, сразу поймете, кто это. Мы живем в штате Монтана, а они — часть его пейзажа.

Мне захотелось тут же с ним насчет «Ярмарки штата» и поговорить, тем более что он пребывал в благодушном настроении, однако голова отца явно была занята индейцами, и я решил, что лучше отложить этот разговор до другого времени.

— Ты так и не объяснил, почему они живут здесь, — сказала Бернер. Она вспотела и что-то рисовала влажным пальцем на своей покрытой тонкой пленкой дорожной пыли веснушчатой руке. — Они же не обязаны это делать. Могли бы жить в Грейт-Фолсе. У нас свободная страна. Не какая-нибудь там Россия или Франция.

Походило на то, что с этой минуты отец перестал обращать на нас внимание. Мы проехали по колеистой дороге еще милю, приблизившись к горам Бэрз-По настолько, что я различил верхнюю границу леса и участки грязного снега в тех местах, куда солнце не заглядывает даже летом. Там, где мы оказались, было очень жарко, но если бы мы поехали дальше, то могло и похолодать. Впереди лежала все та же высохшая бросовая земля, и в конце концов мы съехали с дороги к столбам отсутствующей изгороди, развернулись и покатили назад — мимо полуразвалившихся домов, которые оказались теперь слева от нас, мимо индейцев, к Бокс-Элдеру, 87-му шоссе и Грейт-Фолсу. Мне казалось, что, съездив в те места, мы ничего не достигли, не увидели ничего интересовавшего, или тревожившего отца, или зачем-то ему нужного, — ничего, имевшего отношение к продаже либо покупке ранчо. Зачем мы туда ездили, я так и не понял. А вернувшись домой, мы с сестрой обсуждать это не стали.

7

Итак, к первой неделе августа мой отец, служащий «Великой северной» Дигби и соучастники отца из племени кри провернули три операции с ворованным мясом и все три прошли успешно. Коров угоняли, забивали и доставляли. Деньги переходили из рук в руки. Индейцы уезжали. Все успокаивалось. Отец убедился в том, что переиначенная им схема работает хорошо, и никакой тревоги не испытывал. Он был из тех, кому и в голову не приходит: если что-то идет хорошо и гладко, то вечно так продолжаться не может. Военно-воздушные силы ограждали его от жизни, которую ведет большинство людей, — точно так же, как правительство — индейцев. А поскольку во время войны ему удалось кое-чего добиться (освоить прицел Нордена; научиться бомбить тех, кого он в глаза не видел; уцелеть), отец считал, что если о нем кто-то печется, то так тому и быть надлежит, и это наделило его склонностью не присматриваться к чему бы то ни было слишком пристально. Применительно к его схеме это означало не помнить, что на авиабазе посредничество в махинациях с ворованной говядиной добром не кончилось. Фактически, оно стоило ему капитанских нашивок и, так или иначе, выбросило его в гражданскую жизнь до того, как он успел к ней подготовиться, — если он вообще смог бы подготовиться к ней, проведя столь долгое время вне ее пределов.

Возможно и другое: нарочитая холодность мамы внушала отцу чувство, что она внимательно наблюдает за ним, прикидывая, сможет ли новая неудача мужа дать ей повод уйти от него. И потому, несмотря на видимый успех отцовской схемы, на его оптимистическую натуру, на то, что он смог заново начать штатскую жизнь, в жене накапливаются потаенные сомнения в нем, подрывающие его веру в «чутье», которое, как считал отец, не покидало его во всем, что он делал. Ему хотелось одного: чтобы жизнь шла размеренно и спокойно до времени, когда в школах начнутся занятия и жена вернется к преподаванию, предоставив ему свободу, чтобы изучать методы продажи земельных участков и проворачивать дела с Дигби и индейцами, — ведь занимался он этим исключительно ради нашего блага.