Дневники 1870-1911 гг. - Николай Японский (Касаткин)

Тело владыки было отерто святым елеем от мощей святителя Иоасафа Белгородского. На деньги, пожертвованные А. П. Синельниковой, купили небольшой участок земли на кладбище Янака (район Уено), где 22 февраля и было совершено погребение.

С утра на четырех престолах были отслужены четыре Литургии об упокоении души архиепископа Николая. В 11 часов в со-боре Воскресения Христова началось отпевание, совершавшееся, главным образом, на японском языке. Среди прочих венков выделялся венок от императора Японии — этой чести иностранцы удостаивались исключительно редко. После отпевания гроб был обнесен вокруг собора и установлен на колесницу. Похоронная процессия, растянувшаяся на десять километров, направилась к кладбищу. «Рвет неистово хоругви наши ветер. Пришлось их нести в опущенном положении. Идут воспитанники, воспитанницы. Все в однообразных костюмах. У всех в руках пальмовые ветви, символ веры в победу дела владыки в Японии. Многочисленные цветы, сотни венков. Святые иконы, кресты. Иереи, диаконы в священных облачениях... Многие катехизаторы в стихарях. В полном облачении с посохом в руках епископ. Ордена владыки. Все принадлежности архиерейского сана, носившиеся владыкою. В заключение колесница с дорогим гробом, представитель России в шитом золотом придворном мундире. И лента, бесконечная лента христиан...»

Александр Чех

Япония

Докладная записка иеромонаха Николая директору Азиатского Департамента П. Н. Стремоухову

»

Ваше превосходительство, милостивый государь!

Отправившись в Японию в звании настоятеля консульской церкви, но с миссионерской целью, я старался, в продолжение моего восьмилетнего пребывания там, изучить японскую историю, религию и дух японского народа, чтобы узнать, в какой мере осуществимы там надежды на просвещение страны Евангельскою проповедью. Конечно, в миссионерских видах я никак не рассчитывал на одни собственные силы; но мне казалось святотатством просить себе сотрудников прежде, чем я уверюсь, что их силы, отвлеченные от непосредственного служения России, не будут потеряны для людей вообще. Чем больше я знакомился со страной, тем больше убеждался, что очень близко время, когда слово Евангелия там громко раздастся и быстро понесется из конца в конец империи. Беру смелость изложить перед Вашим превосходительством те наблюдения, которые привели меня к этому убеждению.

В этой 35-миллионной империи Крайнего Востока все как-то чудно, все не по-нашему, но вместе и не по-восточному. Как мы понимаем Восток? Абсолютный деспотизм сверху и безответное раболепство снизу, невежество, отупение и, вместе с тем, невозмутимое самодовольство и гордость, а вследствие этого неподвижность: вот понятия, которые у каждого из нас неразрывно связаны с понятием о восточных государствах. Тем более, по-видимому, означенные качества должны бы принадлежать Японии, как стране очень древней и во все время своего существования имевшей сношения почти исключительно с одним Китаем, отсталость и неподвижность которого вошли в пословицу. И что же мы видим на самом деле в Японии? Императорская династия здесь, правда, имеет, как почти везде на Востоке, божественное происхождение, но деспотами в том смысле, который мы привыкли соединять с этим словом, императоры никогда не были. Я встретил в истории лишь одного императора (и в период наиболее цветущего состояния Японии), который взглянул было на свою власть как на принцип полнейшего самовольства и вследствие того стал охотиться на людей с луком и стрелами, бросать людей в реку, бить их острогою, как рыбу, и делать тому подобные дурачества; но и его постигла внезапная смерть, и история очень недвусмысленно говорит о причине этой внезапности. Другой, наследник престола, показывал наклонность сделаться подобным императором, но за эту наклонность Государственный Совет прямо лишил его права на престол. Вообще об императорской династии в Японии (она одна с самого основания империи, т. е. с 667 г. до Р. Хр.) можно не обинуясь сказать, что она блистательно исполнила свой долг: рядом героев и мудрых администраторов она завоевала страну для своего народа, дала ей очень хорошее гражданское устройство (лучшее, чем то, которое существует теперь не по вине императоров), доставила народу военную славу завоеванием корейских государств, ввела его в сношение с Китаем и через то даровала стране хоть то образование, которое выработал до нее Китай, и, наконец, жертвуя собой, своим божественным авторитетом, внесла в империю буддизм, более обширную и высшую форму религиозного сознания, чем древнейшая религия японцев — синту (обожение духов предков). Кончив свою миссию и как будто истощенная ею, императорская династия впала в бездеятельность, в апатию, и Япония, не задумываясь долго, создала себе новую форму правления. Это вышло нечто очень оригинальное: император, по-видимому, продолжал быть тем же императором; титулы и почести на словах и в книгах остались за ним, но власть перешла к более живым и сильным деятелям — сёогунам («сёогун» в буквальном переводе: «генерал»). С этими, на свежей памяти и самопроизвольно поставленными своими властелинами Япония уже не много церемонилась: сёогунских династий менее чем в продолжение 700 лет (с 1186 г. по Р. Хр.) у нее перебывало шесть, причем только те из сёогунов держались крепко и прочно, кто удовлетворял национальным потребностям.

Это ли деспотизм? И где же безответственность и раболепство? Начните говорить с людьми разных сословий, спуститесь до крестьянина самого глухого околотка, и вы удивитесь здравому и вместе независимому образу мыслей народа о своем правительстве. Самый строгий образ правления был установлен последнею, низверженною в прошлом году сёогунскою династией: Япония была опутана сетью шпионов; самые суровые меры были приняты для устранения сношений с иностранцами; но первое относилось почти исключительно к обузданию удельных князей, второе (по понятию сёогунов, очень основательному 300 лет тому назад) предупреждало страну от завоевания ее иностранцами. Что же касается до народа, то он имел условий к сознанию своей гражданской свободы гораздо более, чем народы многих государств в Европе. И при всем том, как народ был недоволен существовавшим порядком вещей! Интересно было послушать, как купец негодовал на такие и такие пошлины (правду сказать, вовсе не обременительные), как крестьянин роптал за взимание повинностей, по его мнению, очень тяжелых, как все презрительно отзывались о чиновниках («которые почти все даже взятки берут — такие они негодные!»), как весь вообще народ корил правительство за бедность страны, между тем как нищих почти не видно, а каждую ночь в любом городе улицы увеселительных домов стонут от музыки и пляски. Это ли восточное, безгласное раболепство пред властелинами?

Из сказанного уже отчасти видно, что японцы вовсе и не отупелый и не невежественный народ. Об образовании японцев, сравнительно с европейцами, можно сказать то же, что обыкновенно говорят относительно Америки, сравнивая ее с Германией. Здесь образование невысоко и неглубоко, зато оно разлито почти равномерно по всем слоям народа. Конфуций здесь «альфа и омега» ученой мудрости; зато он, будучи задолблен до последней буквы ученым японцем, небезызвестен и последнему простолюдину, который по нем, большею частию, учится читать и писать. Про другие страны мира до последнего десятилетия и самые ученые японцы почти ничего не знали; зато и в отдаленной деревушке вы не найдете такого невежду, который бы не знал, кто такой Иеритомо, Иосицуне, Кусуноки, Масасинге и прочие исторические деятели, или не сумел сказать, на север или на запад от него лежат Едо, Мияко и другие важные местности. Весной вы идете по улице и видите толпы ребятишек, пускающих змея; вас заинтересовала чудовищная рожа, намалеванная на змее; спросите у ребятишек, кто нарисован: они наперерыв друг перед другом поспешат рассказать, что это Киёмори, или Такаудзи, или кто другой, и, будьте уверены, они расскажут историю удовлетворительно: мать или старший брат, готовя им змея, позаботились в то же время ознакомить их с этими историческими лицами; а часто короткая повесть о них напечатана тут же, на обороте листа. Вот остановились на улице две девушки и рассматривают картинки в книжке; одна из них хвастает своей подруге покупкой, которую только что сделала: это какой-нибудь исторический роман. Покупать книг здесь, впрочем, нет особенной надобности: здесь такое множество общественных библиотек и так баснословно дешево берут за чтение книг, причем даже не нужно трудиться ходить в библиотеки, потому что книги разносятся ежедневно по всем улицам и закоулкам. Полюбопытствуйте за-глянуть в эти библиотеки, и вы увидите почти исключительно военно-исторические романы: таков вкус народа, воспитанный вековыми междоусобными смутами, и книги вы не найдете в девственной чистоте; напротив, они истрепаны так, что в ином месте и невозможно прочитать написанное: несомненный признак, что японский народ читает. Да, число грамотных и читающих в Японии не уступит количеству таковых в любом из западных государств Европы (о России я и не говорю!); и это несмотря на то, что самые простые японские книги писаны наполовину китайскими знаками. Ведь чтобы только овладеть процессом чтения их, нужно убить три-четыре года! И при всем том японцы прилежно учатся читать. Этот ли народ можно назвать отупелым?