Дочка папы Карло - Страйк Кира

  Светлый тёпло-фисташковый оттенок стен радовал глаз. Плотные шторы кофейного цвета, украшенные по краю маленькими помпонами и подобранные такого же цвета подвязками, приглушали льющийся в большие окна свет.

  Кровати, слава богу, не белого больничного колера, а тёмно-коричневые, в тон персональным тумбочкам, стоявшим у каждого лежачего места. (Хорошо ещё, Мария автоматически прошла к моей койке и остановилась возле неё, приглашая присесть. Хоть самой не пришлось ломать голову, которая из них – прежней Алисы.) Вообще вся мебель здесь была монотонно-коричневого цвета.

  На стенах – золотистого цвета двухрожковые светильники. На тумбочках и большом солидном комоде в правом дальнем углу дортуара – одиночные подсвечники. Там же на комоде – довольно массивные часы в деревянном корпусе вроде ящика, облагороженного резьбой.

  В торце каждой кровати – простые стулья со спинками, а в центре комнаты – овальной формы общий стол с трёхрожковым светильником и письменными принадлежностями. На аккуратно заправленных постелях – светло-молочные покрывала и белые подушки.

  Вот, вроде, и всё. Пока я увлечённо разглядывала интерьер, Мария ушла обратно в лазарет. Блямкнул колокол, возвестивший об окончании занятий, и здание начало оживать звуками. Послышались оживлённые девичьи голоса, которые громовыми раскатами перекрывало выразительное и красноречивое: "Айн-цвай-дра-ай! Айн-цвай-дра-ай!"

  Я прижухла на кровати, не зная чего ожидать.

* Авторское.

9

  В следующее мгновение дверь отворилась, и в комнату шумно, как просыпавшийся горох, одна за другой впорхнули восемь юных нимф, заполняя пространство болтовнёй и смехом.

– Ой, душечки, а вы заметили, что у маман новые духи? – восторженно говорила одна.

– А Павел Семёнович, всё-таки – прелесть!  – романтично закатила глаза другая.

– Да! Я записала его новое стихотворение в блокнотик! – подхватила третья.

  И тут они заметили меня. Реакция на моё появление в дортуре была разной.

  Софья, с ней непримечательной внешности шатенка и ещё одна рыженькая "сдобная" девчонка с добродушным веснушчатым круглым лицом поспешили к моей кровати, каждая по-своему выражая радость от встречи и от того, что меня, наконец, выпустили из лазарета.

– Ой! Алисочку выписали! – радостно воскликнула пухляшка, бросаясь меня обнимать.

  Девушку звали Таня Кудряшова. Насколько я поняла – она из всех наиболее остро реагировала на любые неприятности и конфликты и, обладая добрым сердцем и мягким нравом, в этой компании выполняла роль некоего миротворца.

– Ну, слава богу, всё обошлось. –   шатенка, аккуратно положив на общий стол тетрадки, улыбаясь подошла и уселась рядом на кровать, автоматически расправляя на коленях платье.

– Аккуратистка. – отметила я про себя, глядя на этот эталон серьёзности, невозмутимости и благочестия, – Наверняка ещё и заучка.

  "Зубрилку" звали Наталья Судакова и, в целом, она производила впечатление разумного человека.

  Полина, которую я в лазарете "лечила" от голодания и ещё две барышни ей подстать, то есть с миловидными лицами, не отягощёнными признаками глубокого интеллекта, поджав губы никак не комментировали факт моего появления. Подружек нашей безнадёжно влюблённой блондинки звали Дарья Андреева и Виктория Дорохова.

  Ещё две девушки стояли особняком. И сразу становилось понятно, что обе – отдельно взятые единицы.

  Одна из них – стройная красивая брюнетка, замерла у своей кровати, сложив скрещенные руки на довольно пышной груди. Вся какая-то "острая", наверняка нервная – она вызывала ассоциацию с бойцовским ёжиком.

  По горделиво поднятому подбородку и независимой позе, я догадалась, что это – та самая Ангелина  Русакова – бесстрашная "разведчица" класса, имевшая горячий нрав, собственную точку зрения на всё, говорившая обычно то, что думает и готовая в любой момент к спору или вызову.

  Вторая – тоже очень красивая девушка с тёмными, мелко вьющимися волосами и очень характерной внешностью. Но от остальных она отличалась не только этим.

  Саломея Дадиани – дочь Владетельного князя Мегрелии Давида I Дадиани – была явно более зрелой, что ли. Такое впечатление, что она, в противовес остальным, росла в совершенно другой среде. Кроме этого, весь её образ нёс на себе явный отпечаток благородства.  Поза, в которой стояла эта красавица тоже отличалась независимостью, но не горделивостью, как у Русаковой, а, скорее, глубоким чувством собственного достоинства.

  Одарив меня сдержанным, но довольно приветливым кивком, она спокойно и уверенно занялась своим делом – разложила вещи и взялась переплетать косу.

  Вошедшая вслед за одноклассницами фройляйн Марта, подошла ко мне и остановилась, склонив голову на бок и сложив руки в замок.

– Рада фашему фысдорофлению, мадемуазель Алиса. Натеюсь, эта ситуация научила фас плагоразумию и фы больше никокта не станете потфергать сфоё сдорофье такому неопрафтанному риску.

– Надо думать, мне подобный идиотизм и в голову никогда не придёт. – подумала я, но вслух поблагодарила немку за заботу, отмечая, что даже не раздражаюсь на эту небольшую нотацию. Я бы на месте классной дамы ещё не такую взбучку устроила на подобную непроходимую тупость. – Ну не все же здесь такие балбески. По крайней мере на первый взгляд. Даже непонятно, как они до такого додумались и любопытно, что думают теперь.

– Мадемуазе-е-ель! – встав посреди комнаты, громко хлопая в ладоши, провозгласила фройляйн Шулер, – Не забутьте, что черес тесять минут урок в танцефальном классе! Натеюсь, мне не притётся краснеть са фаши опостания!

  На этом она вышла из дортуара и атмосфера в комнате резко ожила.

– Ну что, Алисочка, каково чувствовать себя опозоренной?! – вздёрнув нос ехидно поинтересовалась Полина. – Не сумела выдержать испытание чести?!

– Бо-о-же, сколько натужного пафоса и глупости! – брови мои изумлённо полезли наверх.

  Блондинка, видимо, никак не могла простить мне резкие слова, сказанные тогда в лазарете. К тому же вела она себя там гораздо скромнее. А тут, видимо, чувствуя за спиной поддержку подружек, решила выступить с обличительным спичем.

– Да! Нас тогда, между прочим, всех наказали! – подвякнула Дарья, полыхнув "праведным" негодованием.

– Душечки, ну давайте не будем ссориться. – беспокойно засуетилась рыжая Танюша, стремясь погасить зарождающийся скандал.

– Погоди, Татьяна. –   я встала со своего места и повернулась к ним лицом. Губы мои сами собой изогнулись в саркастической улыбке.

– Это ты что сейчас хотела сказать? – не дожидаясь, пока третья "звезда" откроет рот, чётко и громко спросила я, – Что я, видишь ли, имела наглую бесчестность (или как тут принято выражаться?..) не сдохнуть и не валяться сейчас гордо, но совершенно бесславно где-нибудь на кладбище?

  Все удивлённо воззрились на меня. Кажется, от Алисы здесь подобных речей никто не ожидал. Я же в упор разглядывала блондинку.

– Что-то не пойму, какого чёрта тогда ты сама отступилась от собственного "святого завета" доказать непонятно кому свою великую любовь и спокойно взялась за ложку? Или к вопросам девичьей гордости и чести у тебя строго избирательное отношение?

  Блондинистый угол ринга, во главе с о своей предводительницей, начал наливаться краской.

– Полина, ты – дура. – спокойно и веско констатировала я, – Но даже такой дуре, как ты, хватило крошки разума, случайно заблудившейся в этой пустой голове и банального страха, чтобы не довести себя до могилы.

Татьяна уже была готова расплакаться от расстройства, но эти нападки и даже намёки на них нужно было радикально погасить в зародыше. Чтобы никто даже глазом не вёл в мою сторону. А то ишь, смелая какая, подняла лапку… Всё! Прежней ведомой Алисы здесь больше нет.