Бросая вызов - Юлий Медведев

Не очень все это оригинально после Монтескье, Бокля и других предшественников, однако важно, когда сказать.

Особенно увлекались исторической ролью климата после успеха дарвиновской теории происхождения видов. Вот, мол, пожалуйста, все живое формируется средой. Соотечественница Э. Хантингтона писательница Э. Сэмпл всю страсть своей веры вложила в идею побудительных сил природы. Величайшие события прошлого и настоящего она предлагает выводить из этих самых сил. Климатическими причинами объясняются, дескать, не только явления культуры (пеклом пустынь порождены ветхозаветные представления об аде, где грешников поджаривают, арктический холод эскимосы перенесли в свой ад, где пребывают вечно замораживаемые, и т. д.), не только технические достижения, но и «наиболее плодотворные политические курсы наций»…

География наступала. Клио пыталась объясниться: кто ж спорит, культура тесно связана со средой, в Сахаре, скажем, рыболовство имеет мало шансов на успех, но не надо крайностей, ветры и дожди весьма ограниченно и чем дальше, тем меньше влияют на общественные институты.

Но География была в большом фаворе и не могла остановиться.

Профессор М. А. Боголепов под климатическим углом зрения трактует взаимоотношения Руси с кочевниками. Основная мысль такая: всякий раз, когда начинались возмущения климата, нашествия усиливались, а когда успокаивалась природа, затихали и кочевники. Около 900 года, указывает он, во всей Западной Европе появились болезни скота и среди людей (дальше мы остановимся на этой болезни подробнее, она в самом деле некоторым образом климатическая). «И это обычный спутник возмущений в климате. Так как мы знаем, что такие возмущения появляются одновременно на всей земле, то, вероятно, они открылись и в России и в Азии». Далее — эпизодическое участие печенегов, вовлекаемых в междоусобицы самими же князьями, и первый самостоятельный набег кочевников в 993 году. К этому автор делает загадочную приписку: «по западным источникам, начало девяностых годов отмечено рядом катастрофических явлений, «как это всегда бывает в начале и в конце столетия»… 987 год. Англия, Германия — всеобщий голод, болезни, сильная засуха, 988 год — все посохло, голод, эпидемии, 989-й — зима снежная и дождливая, наводнения, 992-й — небо в средней полосе охвачено Северным сиянием, кометы. Владимир Святой в ту пору не знает покоя от печенегов, борьба с которыми была «бесприступна». Двадцатые годы XI века: половцы теснят торков у берегов Волги, те — печенегов, печенеги совершают опустошительный набег на русскую землю, подходят к Киеву, но терпят поражение от Ярослава. А в природе? 1020 год отмечен суровой зимой, много людей померзло. 1022 год — «люди и животные от жары падали» (наш 1972-й!). С 1025 по 1028 год — сушь, потом наводнения, и до шестидесятого года наступает успокоение природы — редеют известия о кочевниках в летописях. А в начале шестидесятых годов XI столетия, сопровождая климатические возмущения, мирно жившие в степях торки надвигаются, за ними — половцы, которые побивают Всеволода, а в 1068-м — соединенную рать трех князей — Изяслава, Святослава и Всеволода. В семидесятом году XI века половцы ворвались в Венгрию, учинив там страшное опустошение, и до 1210 года они совершают сорок шесть набегов, «интенсивность и настойчивость которых в прямом соответствии с возмущениями климата». Княжение Мономаха спокойно «благодаря нему, но и от природы». Начало 1090-х — суровая зима, сильные дожди, в 1092-м мирные соседи русских земель жалуются князю Ростиславу: «Половцы этой зимой воюют нас часто». Рюрик, пишет далее М.А. Боголепов, зовет Святослава из половцев, а Святослав, хорошо зная по опыту неуловимую связь между явлениями природы и движением народа, ответил: «Нет, брат, ныне нам пути не будет — в своей земле жито не родилось, в пору свою землю уберечь».

И так далее, и так далее, вплоть до наших дней, когда «никто не станет оспаривать, что основания прежнего политического строя в России были решительно расшатаны возмущениями климата 90-х годов минувшего века…

Кто не помнит ужасных засух и всевозможных видов поражения хозяйственного строя нашей страны в то именно десятилетие? В эти именно годы быстро сложилось у нас новое сословие людей, оторвавшихся от земли, фабрично-заводских и железнодорожных рабочих; начался усиленный рост городских центров. Москва из большой деревни превратилась в европейскую столицу».

Так могуществом климата География утверждала свое руководство вся и всем. Она кичилась беспристрастием: «Природа вещей — против нее не попрешь!»

На самом же деле это были преувеличения, передержки. И отнюдь не безобидные. Они несли с собой заразные зерна. Хантингтон ужаснулся, когда зерна взошли, и отрекся от своих ранних работ. Мисс Сэмпл увидеть ростки не успела.

В тридцатых — сороковых годах нашего столетия некие воспитанники «правильного» климата взялись осуществлять свои «самой природой» назначенные им права на особое положение в мире, но встретили отпор и потерпели поражение. Сокрушительное, громогласное, позорное. Ростки расизма и дискриминации следовало выкорчевать. История требует извлечь уроки из злоупотребления Географией. И последней указали ее место.

Такое сгоряча назначили ей скромное, такое третьестепенное место, что было ясно: долго так продолжаться не может, климат, ландшафт влиятельны, со счетов их сбрасывать нельзя. Ну и потихоньку, оглядываясь, на ушко стали об этом поговаривать, а потом и вслух, и вот уже новый виток отношений Истории с Географией.

Не нужно, а нравится

Климат что бог, которому скорее припишут, чем его умалят.

С тех пор, как впервые человек увидел иноплеменников, он спрашивает: почему они такие? «От климата это», — нашелся один. Смотрите, итальянцы, кавказцы, испанцы — южане, жаркие. Солнце, яркость природы перешли в них. А британцы, скандинавы — бледные, холодные, как море, породившее их, и гневливые, как оно, любящие подогревать свою кровь крепкими напитками. Французы разделились. Те, что к югу, — провансальцы, гасконцы — запальчивые, нервные сангвиники, все как один Д' Артаньяны («Дорогу свободным гасконцам, мы южного неба сыны, мы все под полуденным солнцем и с солнцем в крови рождены» — Эдмон Ростан, перевод Щепкиной-Куперник). А северные и средние — бретонцы, нормандцы — значительно уступают первым в живости.

Романтика и наивность, а что-то есть. Но возьмите «что-то» за правило, тут же осечка. Если итальянцы и прочие средиземноморцы с солнцем в крови, то бирманцам, таитянам и вовсе бы кипеть, а они не кипят, напротив того, скорее фаталисты. Этнические особенности — туманная вещь, расовые — еще туманней. Как можно увязывать их с климатом, ведь не сидели же сиднем народы всю свою долгую историю, а блуждали, переходили из одной климатической зоны в другую. Родственные ветви вылезают в разных, весьма, бывает, отдаленных и несходных по природе местах, поди отыщи исходный пункт.

Но на ваше сомнение антропология отвечает, что они бродили уже с расовыми признаками на себе, что большинство признаков припечаталось спозаранку истории, когда еще и природой велась селекция человека. Позднее он отстранил этого селекционера и сам стал судить, «кому быть живым и хвалимым, кто должен быть мертв и хулим».

Климату приписывают лишнее. И против приписок развернулась борьба.

— Так увлеклись, что чуть было совсем не перечеркнули природу, — безмятежно, как о сошедшем спектакле, вспоминает Татьяна Ивановна Алексеева, доктор исторических наук, известный антрополог.

…Вы еще под впечатлением коридорного интерьера — убегающие ввысь стены, краснодеревный, доверху шкаф, за стеклами утопленно белеют голые холеные черепа, прямо напротив их осклабившейся компании у краешка стола притулился, ни жив ни мертв, телефон. Вы еще осваиваете комнату в ее староуниверситетском, устоявшемся навеки бедламе — столы, бумаги, чайник, хозяйственные сумки, кефир, гроздья шуб на гвоздике, обрывки разговоров, окурки, имена, имена… Вы еще не согласились с тем, что женщина с салонным лицом «незнакомки» — путешественница, преодолевает трудности, терпит неудобства — в общем, вы еще только примеряетесь к обстановке, а уж свидетелями выступили пол-Европы и пол-Азии, уж на очереди Камчатка и другие «эпицентры романтики».

— …Мы изучали саами, ненцев, чукчей, эскимосов, бурятов, якутов, русских, ительменов, коряков, эвенов, алеутов, таджиков. Что влияние среды на человека и обратное влияние идут по социальному каналу и что искусственная среда, созданная человеком, может нивелировать прямое воздействие природных факторов, спору нет и не было. Однако когда мы, тогда еще молодые, заговаривали о природе человека, о том, что хочешь не хочешь надо признавать связь функциональных и даже, представьте себе, морфологических особенностей современного человека с окружающей средой, коль скоро связь эта налицо, старшие товарищи махали на нас руками, отечески предостерегали от «биологизации». Их исторический материализм был такой истовый, что не замечал, как опасно сближался с идеализмом. Собственно, они обожествили человека — изъяли гомо сапиенса из биологии, освободили от нее, как если бы душу отделили от тела.