Игра (ЛП) - Карина Хейл

Я стою. Жду. Мечтая, чтоб все это ушло, чтобы пульс прекратил биться в моих венах.

Чем дольше я остаюсь в ванной, тем хуже мне становится. Я выбрасываю бутылку в мусорку и направляюсь в столовую. Клянусь, этот момент ужасней любого, который был у меня на поле во время регби.

К счастью, какая удача, что они говорят об Обаме и едва замечают, что я вернулся.

Конечно за исключением Кайлы, потому что она замечает все. И нет ни единого шанса, что мне удастся не затрагивать эту тему.

Я решаю уехать пораньше, сразу после десерта, говоря всем, что мне надо вернуться домой к собакам, особенно к Эмили, которая не привыкла оставаться одна. Мы прощаемся со всеми, хотя я знаю, что мы увидим Джессику и Дональда на вечере. Когда Бригс обнимает меня на прощанье, он притягивает меня ближе и шепчет мне на ухо:

— Если она все ещё любит тебя, то ее стоит удержать.

За это мне хочется съездить по его чертовой физиономии, но я могу лишь зло проворчать в ответ.

Дорога на машине обратно Эдинбург душит своей тишиной. Я пытаюсь сконцентрироваться на дороге, на белой полосе, скользящей под машиной, чёрном шоссе в направлении потока фар. В подобном вечере есть что-то сказочное, после ужина, поздно вечером, мы едем вдвоём в темноте, но серьезность ситуации возвращает меня к реальности.

Наконец, я больше не выдерживаю. Прочищаю горло, смотря вперёд, удерживая взгляд на колёсах.

— Хочешь поговорить об этом? — спрашиваю я низким голосом, с которого сочится неловкость.

Ответ занимает секунды.

— О чем именно?

Я действительно не хочу ничего пояснять ей, но сделаю это, если необходимо.

— О том, что сказал Бригс. Его тост за меня. О человеке, которым я был.

Она шумно вздыхает.

— Точно. Человек, которым ты был. Тогда расскажи мне о нем.

— Ты действительно хочешь знать? — я смотрю на неё, как она кивает, глаза устремлены в темноту за окном.

— Да, — отвечает она. — Я хочу знать о тебе все. Особенно о событиях, которые сделали тебя тем, кто ты есть.

— И кто я, — мягко спрашиваю я, сердце умоляет. — Кто я для тебя?

Он поворачивается ко мне, кожа освещена бледными огоньками приборной панели.

— Ты Лаклан МакГрегор. И ты мой.

Ещё один удар в живот, но на этот раз слаще, со вкусом мёда.

— Пожалуйста, не надо ничего скрывать от меня, — говорит она. — Ты ничего мне не должен, но я...я хочу понять. Хочу быть здесь ради тебя, хочу узнать каждый дюйм, и не только твоего тела, но и твоих мыслей и твоего сердца и души. Ты ведь знаешь, ты можешь доверять мне. Я никуда не денусь.

Но это ложь. Через несколько недель тебя здесь не будет. Ты заберёшь мое сердце и все мои секреты.

Я проглатываю эти слова и киваю.

— Я расскажу все коротко и не буду приукрашивать, потому что...— я вздыхаю, руки на руле уже потные. — Ты должна понять, мне нелегко говорить об этом. Я ни с кем об этом не разговаривал, я даже думаю об этом редко. Есть множество вещей, которые просто должны остаться в прошлом, и человек, которым я был, одна из этих вещей. Но мне нужно, чтоб ты знала, все это закончилось. Все, что было тогда, ушло. Ты должна доверять мне в этом. Ты доверяешь мне?

— Я доверяю тебе, — шепчет она.

— Хорошо, — говорю я, медленно кивая. — Хорошо...ну, э-э... когда я впервые оказался дома у Джессики и Дональда, что ж, это казалось слишком хорошо чтобы быть правдой. Ты познакомилась с ними, ты увидела, какие они. Они прекрасные люди. Хорошие люди. Они взяли меня, тощего, разрушенного мальчишку без потенциала к чему-либо, и они усердно работали чтобы доказать мне, что мир не против меня и не все люди плохие. Но...когда это было все, что я только знал, снова и снова, не легко было поверить в новую правду.

Я усиленно моргаю, пытаясь подобрать слова.

— Они дали мне все, что я только мог пожелать, в том числе честную, подлинную любовь. Но я никогда не чувствовал себя достойным. Я окончил школу, получил диплом и пытался жить нормальной жизнью. Проблема была в том...люди знали их, они знали, что я не был их сыном, и, несмотря на то, что это редко бывало проблемой, пока какой-то козел не упомянет об этом, в моем мозгу это было чём-то большим и тяжелым. Полагаю, я никогда не доверял им по-настоящему. Я даже никогда не распаковывал сумку, хранил ее у двери, всегда на всякий случай. Потому что слишком много раз меня выбрасывали из приёмных семей или мне приходилось уйти самому. И эти страшные, ужасные, больные вещи, скрывающиеся в умах некоторых людей, ждущих чтобы поохотиться на тебя, они всегда были там. Я хотел доверять Джессике и Дональде, даже Бригсу, но не мог. В последний год в старшей школе я сорвался. Та же старая история. Я тусовался с неправильными людьми. Крал машины, пил самогон и стрелял в небо из пистолетов. Затем в дело вступили наркотики, и я проводил выходные в Глазго, соблазняя цыпочек, принимая наркотики, живя как человек, которым я знал, как быть. Недостойным, понимаешь? Я не был достоин лучшего.

Я смотрю на неё, чтобы узнать, слушает ли она, и она смотрит на меня с таким интересом, таким беспокойством, что я практически чувствую как она там со мной, в моем прошлом, держит меня за руку.

Я продолжаю, в горле становится суше.

— Наркотик, который я принимал, был антисексуальным. Ты могла бы подумать это был кокс, но я не такой шикарный. Никогда не был. Это был кристальный метамфетамин. И алкоголь тоже. Кокс по случаю, может какие-то обезболивающие, если кто-то мог достать их. Так или иначе, это было вначале. Вначале вы всегда разборчивы. Когда вы доходите до точки, то крадете мускатный орех с кухни своей приемной матери, потому что думаете, что он поможет. Может быть, вы будете закладывать ее украшения и меха. Может быть, украдёте каждую частичку их жизни, жизни, которую они дали вам, чтобы спасти вас, может, вы просто выбросите все это в окно. Потому что вы гребаный эгоистичный трус. Без яиц. Потому что все, до чего вам есть дело в этом гребаном мире, рушится, и каждая клеточка вашего существа исчезает. Все так и есть. Ваша жизнь стирается, словно информация исчезает с карты памяти. Я принимал наркотики, упал и лгал, причинял боль и ранил и ранил и ранил, пока карта не стала пустой, и ничего не могло причинить мне боль.

От всего этого я практически задыхаюсь. Единственный звук в машине исходит из моих лёгких, пытающихся всосать воздух, осознать то, что я только что сделал. Я только что рассказал Кайле самое худшее, что можно. Я просто рассказал ей, единственной женщине, которая когда-либо волновала меня, что я пал глубоко, безумно, и что я был наркоманом. Нет ни единого шанса, что ее мнение обо мне не измениться навсегда. Правда не заставляет меня чувствовать себя лучше потому что это тот тип правды, который никогда не должен видеть свет.