Вор с черным языком - Кристофер Бьюлман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одной из улиц с вывесками перчаточников и кожевенников повезло больше других. Многие дома на ней уцелели, но были выпотрошены, как будто здесь выхаркивали мусор из каждой двери и каждого окна. Поначалу я замечал людей только в отдалении: смутные тени передвигались по двое и по трое, стараясь избежать встречи со мной точно так же, как я сторонился их. Но рано или поздно мне пришлось бы с кем-то заговорить, чтобы отыскать того не входящего в Гильдию, вора по имени Юрмейен, который, по словам Грубого Перепиха, мог нам помочь.
Возле разрушенного храма Туура за мной увязались бродячие псы. Сначала два-три, потом с полдюжины. Они подкрадывались все ближе.
– Только этого мне и не хватало, – сказал я.
Лук я приготовил, но стрелять в собак не хотел. Пройдя по улице среди груд мусора, я вышел к расколовшейся на три части статуе Туура, бога, не слишком удачно исполнявшего свое предназначение держать великанов в узде. Тощие и больные, жалкие псы начали меня окружать. Вожак с опущенной мордой выдвинулся вперед, его помощники держались чуть позади. Если выстрелить в вожака, остальные, должно быть, разбегутся, но что, если попробовать избавиться от них по-хорошему? Я взобрался, как по ступенькам, по ремню и ножнам Туура ему на задницу и увидел, что она была осквернена не только великанами, но и людьми. Не лишенный художественных способностей вандал нарисовал сажей или черной краской полный круг из фаллосов, направленных туда, где полагается быть очку. И снова все по-честному. У него ведь была одна задача, правильно? Те люди, что приносили фаланги пальцев своих отцов и клали их на широкую каменную грудь, моля о защите от великанов, имели право испытать разочарование, когда войско великанов разрушило их столицу.
Сами великаны тоже внесли свою лепту. Видимо, кто-то объяснил им, чем занимался Туур, потому что обнаженную голову несчастного божества украшали гирлянды какашек таких размеров, какие могли произвести только великаны. Когда я слезу отсюда, если слезу вообще, то найду что-нибудь, чем можно рисовать, и добавлю к картине стрелу, направленную в срамное место Туура. Я рассмеялся своим мыслям. Собачий вожак раздраженно топтался на месте, не в силах достать меня, и пару раз угрожающе пролаял. Я гавкнул в ответ. Не знаю, что именно я сказал, но, похоже, что-то обидное про его мать, потому что лай сменился рычанием.
– Ох, да ладно тебе, не переживай ты так, – сказал я, одним прыжком преодолев шесть футов между задницей Туура и его плечами. – Уверен, что у твоих сестер тоже водятся блохи в щелках.
Он снова залаял.
Я ответил тем же.
Этот разговор мог продолжаться до самого заката, но тут появились мальчишки.
Из темной боковой улицы, одной из тех, что расходятся от площади, как спицы колеса, донесся свист. Собаки вскинули головы. Стайка мальчишек, не таких тощих и жалких, как псы, принялась кричать и швырять в них обломками. И эти маленькие недоноски умели бросать камни. После нескольких вялых наскоков псы решили поискать удачи в другом месте и с достоинством потрусили в сторону другой спицы площади-колеса. Это было очень забавно, и я на мгновение позабыл, что не просто зритель и что нужно поскорей спрыгивать и улепетывать по другой улице, пока меня снова не окружили. Но когда я об этом подумал, было уже поздно.
Они подошли к тому месту, где я пристроился, и протянули ко мне руки, выкрикивая ганнские слова, означавшие «деньги» и «еда». Я показал им медяк, и они загомонили: «Ea! Ea!» Тогда я бросил им с полдюжины монет, но мальчишки попрятали пойманные медяки за пазухи и снова закричали: «Igeldi! Esnok!» Я задумался, не пригрозить ли им своим луком, но стрелять в детей почти так же противно, как в собак. К тому же, если они закидают меня дождем из обломков, в этом не будет ничего утешительного.
Тут меня осенило, и я заорал:
– Юрмейен!
Это их остановило. Тогда я превратил выкрик в вопрос:
– Юрмейен?
И показал пальцем в разные стороны. Они заговорили наперебой. Рыжий с подбитым глазом и внушительным коротким копьем, похоже, был у них за старшего.
– Бу-бу-бу, бу-бу-бу, Юрмейен? – пролопотал он.
Я понял это так: «Что тебе нужно от Юрмейена?» Или: «Что ты мне дашь, если я приведу тебя к Юрмейену?» Я поднял руку с серебряным «совенком» и сказал: «Ea», что, как я понял, означало «да» и звучало очень похоже на северянское «дэ-а».
Вожак собрался было подняться ко мне, но не могу сказать, чем бы все закончилось, потому что в это мгновение проревел рог. Очень мощный звук, от которого сморщились яйца и застучали зубы. Младшие мальчишки разбежались, но один прихвостень рыжего остался с ним, хотя тот уже никуда не поднимался, а только настойчиво протягивал ко мне руку. Рог загудел снова, и его рев отозвался в груди. Кто-то огромный шел широкими шагами по одной из улиц. Мы с рыжим, выпучив глаза, всматривались в темноту, а потом он снова посмотрел на меня и поднял раскрытую ладонь. Жадность одолела страх, и я прекрасно его понимал.
Дружки рыжего вцепились ему в рукава, но он не желал уходить, пока я не уплачу ему дань за право благополучно убраться с площади. Какой все-таки упрямый гаденыш! Я бросил ему «совенка». Рыжий подхватил его и удрал вслед за остальными. Рог зазвучал снова, и я подумал, не прострелить ли маленькому паршивцу бедро, а потом подобрать монету, которую он выронит. Уверен, что никто из приятелей не вернулся бы за ним, потому что великан уже приближался. Никто даже не заметил бы, что мальчишка упал, но я не стал стрелять. Он мне почти понравился. Потом я еще порадуюсь собственной доброте. В какой-то мере. А пока я просто скорчился за задницей Туура в ожидании того, кто появится из переулка.
Если верить указателям, площадь, на которой стоял храм Туура, носила остроумное название Храмовая площадь. К ней вели торговые улочки с плотно прижатыми один к другому домами, нависавшими над тротуаром так, что окна жилых комнат над лавками чуть ли не целовались с соседями напротив. На улице, называвшейся Дорога Мучеников, показался пыльный силуэт высотой без малого в пятнадцать футов. Ему пришлось пригнуться, чтобы не задеть балконы. Но на площадь первым вышел не он, а шестеро
