Источник - Айн Рэнд

— Тухи притягивает к себе тех, кто липнет; знаете, лучше всего липнут две вещи: грязь и клей.

Тухи, услышав это, пожал плечами, улыбнулся и добавил:

— Ну что вы, что вы, их гораздо больше: клейкая лента, пиявки, леденцы, мокрые носки, резиновые пояса, жевательная резинка и пудинг из патоки, — и уходя, уже через плечо, без улыбки произнёс: — и цемент.

Он получил степень магистра в Нью-Йоркском университете и написал диссертацию на тему «Черты коллективизма в городской архитектуре XIV века». Он зарабатывал на жизнь активно и во многих местах сразу; никто не мог проследить всех его занятий. У него была должность советника по профессиональной деятельности в университете, он писал рецензии на книги, пьесы, художественные выставки, статьи, читал какие-то лекции небольшим группам самых разнообразных людей. В его работе сформировались уже некоторые видимые тенденции, он был больше склонен к романам о жизни деревни, а не города, о средних, а не об одарённых людях, о больных скорее, чем о здоровых; его критика романов о так называемом маленьком человеке всегда была особенно тёплой; его самым любимым прилагательным было «человечный»; он предпочитал психологические зарисовки действию, а описания — психологическим зарисовкам; ему больше нравились романы без сюжета, а ещё больше — и без героя.

Как советник по профессиональной деятельности он считался выдающимся. Его крошечный кабинет в университете стал по сути исповедальней, куда приходили студенты со всеми своими затруднениями, как в учёбе, так и в жизни. Он всегда был готов обсудить — с одинаковой мягкой, серьёзной вдумчивостью — выбор предмета, любовные переживания или, в особенности, выбор будущей деятельности. Консультируя любовные истории, Тухи советовал отдаться своему влечению, если дело касалось романов с очаровательной маленькой искательницей приключений, которая хороша лишь для выпивок в тесных компаниях, — «давайте будем современными людьми» — и отказаться, если речь шла о глубокой, сильной страсти, — «давайте будем взрослыми». Когда студент приходил к нему поговорить о чувстве стыда, которое он испытывает после неприглядной сексуальной истории, Тухи советовал выбросить всё из головы: «Для тебя же это чертовски полезно. Есть две вещи, от которых следует избавляться как можно раньше: чувство личного превосходства и преувеличенное уважение к половому акту».

Было замечено, что Эллсворт Тухи редко советовал юноше следовать профессии, которую тот для себя избрал. «Нет, я не продолжал бы заниматься юриспруденцией, окажись я на твоём месте. Для этого ты чересчур скован и впечатлителен. Истерическое увлечение только карьерой не приведёт ни к счастью, ни к успеху. Разумнее выбрать профессию, о которой ты можешь судить спокойно, здраво и практично. Да, даже если ты её и не любишь. Тогда ты не будешь витать в облаках…»; «Нет, я не советовал бы тебе продолжать занятия музыкой. То, что тебе это легко даётся, верный признак, что твой талант поверхностен. В том-то и беда, что ты её любишь. Разве ты сам не считаешь, что это звучит по-детски? Откажись от неё. Да, даже если ты будешь от этого страдать»; «Нет, извини. Мне бы очень хотелось сказать, что я одобряю, но я не могу. Когда ты раздумывал об архитектуре, это был чисто эгоистический выбор, разве не так? Разве ты задумывался о чём-либо большем, чем собственное удовлетворение? А ведь профессия человека касается всего общества. Первое, что должно тебя волновать, это вопрос, где ты будешь более полезным своим согражданам. Дело совсем не в том, что ты получишь от общества, главное — что ты ему принесёшь. И если речь о том, где есть возможность лучше служить ему, вряд ли можно найти что-либо серьёзнее профессии хирурга. Подумай над этим».

После окончания университета многие его протеже преуспели, другие потерпели неудачу. Но лишь один покончил жизнь самоубийством. Говорили, что Эллсворт Тухи оказывал на них благотворное влияние — потому что они никогда не забывали его; они приходили консультироваться с ним по многим вопросам годы спустя, они писали ему, их тянуло к нему. Они были как машины, которые не заводятся автоматически, кто-то со стороны должен помочь им в этом. У него всегда находилось время выслушать каждого.

Его жизнь была переполнена событиями и людьми, как городская площадь, и не оставляла ему времени для самого себя. У друга человечества не было ни одного близкого друга. Людей тянуло к нему — его ни к кому не тянуло. Он принимал всё. Его любовь была золотистой, мягкой, ровной, как огромное заполненное песком пространство, на котором ветру было всё равно, как передвигать дюны; песок лежал спокойно, а солнце всегда стояло в зените.

Из своих скромных доходов он умудрялся давать деньги многим организациям. Но было известно, что ни одного доллара он не ссудил частному лицу. Он никогда не просил своих богатых друзей помочь кому-то в беде, но получал от них большие пожертвования на благотворительные учреждения: ночлежки, центры для отдыха, дома для падших женщин, школы для дефективных детей. Он работал в правлениях всех этих учреждений — но бесплатно. Большое количество филантропических заведений и радикальных изданий, руководимых разными людьми, имели между собой единственное связующее звено, один общий знаменатель: неизменное присутствие имени Эллсворта Тухи. Он был своеобразной холдинговой компанией альтруизма, состоящей из одного человека.

Женщины не играли никакой роли в его жизни. Его никогда не интересовал секс. Нечастые тайные потребности приводили его к молодым, стройным, полногрудым глупым певицам, хихикающим официанточкам, сюсюкающим маникюршам, не очень умелым стенографисткам из тех, что носят алые или малиновые платья, небольшие шляпки на затылке и начёсывают светлые волосы спереди. К умным женщинам он был безразличен.

Он довольствовался утверждением, что семья — буржуазный институт, но не делал из этого далеко идущих выводов и не ратовал за свободную любовь. Секс был для него скучной темой. Он полагал, что люди придают слишком большое значение этой ерунде; она не стоит внимания; слишком много гораздо более важных проблем скопилось в мире.

Проходили годы, и каждый день его жизни был подобен небольшой монетке, терпеливо бросаемой в щель гигантского игрового автомата, бросаемой безвозвратно, без оглядки на комбинации цифр. Постепенно из многих его дел начало вырисовываться одно: он стал известным критиком по вопросам архитектуры. Он писал о строительстве зданий поочерёдно для трёх журналов, которые с шумом и перерывами выходили в течение ряда лет, а затем один за другим терпели крах: «Новые голоса», «Новые тропы», «Новые горизонты». Четвёртый — «Новые рубежи» — сумел выплыть. Эллсворт Тухи был единственным сохранившимся после трёх последовательных крушений обломком. Архитектурная критика, казалось, была заброшенным полем деятельности, мало кто стремился писать о строительстве, но ещё меньше было тех, кто читал. Тухи приобрёл репутацию неофициального монополиста. Лучшие журналы стали обращаться к нему, если возникала необходимость в чём-то связанном с архитектурой.

В 1921 году в личной жизни Тухи произошло небольшое изменение: его племянница Кэтрин Хейлси, дочь его сестры Хелен, переехала жить к нему. Его отец к тому времени уже давно умер, а тётя Аделина сгинула во тьме бедности какого-то небольшого городка; и ко времени, когда умерли родители Кэтрин, не осталось никого, кто бы позаботился о ней. У Тухи не было намерения держать её в своём доме. Но когда она сошла с поезда в Нью-Йорке, её простоватое личико на мгновение стало таким красивым, будто перед ней открылось её будущее и его отблески сияли на её лбу, словно она рада, горда и готова принять это будущее. Это был один из тех редких моментов, когда самый скромный из людей осознаёт, что значит чувствовать себя центром вселенной, и это знание делает его прекрасным, а мир — в глазах присутствующих — выглядит лучше из-за того, что в нём появился такой центр. Эллсворт Тухи увидел это — и решил, что Кэтрин останется с ним.

В 1925 году вышла его книга «Проповедь в камне», и с ней пришла слава. Эллсворт Тухи стал модным. Мало-мальски интеллектуальные хозяйки салонов боролись за него. Но были и те, кто его не любил и смеялся над ним. Но насмешки над ним приносили небольшое удовлетворение, потому что он всегда первым отпускал весьма рискованные шутки на свой счёт. Однажды на званом обеде некий важничавший глуповатый бизнесмен прислушивался некоторое время к серьёзным социальным теориям Тухи, а затем самодовольно сказал:

— Что ж, я не очень-то разбираюсь в этой интеллектуальной шелухе. Я играю на бирже.

— А я, — отозвался Тухи, — играю на бирже духа. И мошенничаю.

Самым важным следствием «Проповеди в камне» стал подписанный Тухи контракт на ежедневную рубрику в нью-йоркской газете Гейла Винанда «Знамя».