Убей страх: Марафонец - Артем Абрамов

Но ничего не происходило!

Чернов терпеливо шёл следом, мучился от собственного бессилия. Ну проведи он даже руками по лицам больных — что будет? Ничего! Ситуация, придуманная Сущим, — что бы ни говорил Зрячий, Чернов думал так! — была абсолютно садистской по отношению к Бегуну: видеть и не уметь помочь. Даже права выбора, самого ублюдочного выбора, никто ему пока не предложил: кори себя, Бегун, можешь даже проклятия в адрес Великого Инквизитора посылать, но результат-то — нулевой. А если о выборе, то изволь: иди в дом Кармеля, ложись на кушетку, спи сладко, жди, пока всё устаканится…

Тоже вариант садизма: знать характер Бегуна и испытывать его безжалостно. На разрыв. Тем более, повторим, Чернов уже знал: ничего без него не устаканится.

Чернов по-прежнему исходил из посылки, что Сущий — всеведущ…

— Странные слова произносит твой Сущий твоему святому, — сказал он, выделяя голосом «твой» и «твоему». — Ты так и не ответил мне: кто ты в этой жизни? Служитель Сущего?

— Я — Несущий Ношу, — ответил Зрячий. — Здесь неподалёку лежит наш Дом — Дом Несущих, где мы, используя слабые свои возможности, пытаемся взять на свои плечи безмерную ношу людской вины перед Ним. А Он за наши попытки даёт нам Силу — нести эту вину и освобождать от неё смертных.

— А вы Не смертные?

— Обо мне ты знаешь, Бегун. Зачем спрашиваешь?.. А мои братья — те, волею Его, смертны. Но Сила — она едина и для меня, и для братьев. Даст Сущий — она поможет мне поднять кого-то из тех, кто упал. Пока не даёт…

— Не понимаю я тебя, Зрячий. И Ноши твоей не приемлю. Потому что не вижу смысла в том, чтобы сначала привести смерть к одним, а потом призвать других, имеющих Силу, поднять умирающих… — Попытался передать на итальянском русскую поговорку: — Это как из одного пустого сосуда пытаться перелить воду в другой и тоже пустой. — Всё же счёл нужным растолковать: — Это как самому строить преграду, чтобы потом преодолеть её… Может, ты скажешь, что и природа в твоём мире — кара за грехи соотечественников твоих?

— Это не я скажу, а сам Сущий: «И пошлю на вас воду с Небес, и будет литься она столько, сколько сможете выдержать. А я увижу и пойму: сильны вы, чтобы нести Ношу Мою, или плечи ваши сгибаются под ней. Если увижу, что сильны, остановлю воду, и придут в мир ваш свет и тепло».

— И сколько же времени твой народ ходит мокрым до последней нитки?.. Да, кстати, как вы измеряете время?

— Время? Просто. Оборот Земли вокруг солнца — год. Время от восхода солнца до его захода — день, наоборот — ночь. Тебе понятно, Бегун?

— Более чем.

— А сколько времени мы несём Ношу?.. Да пожалуй, с самого Сотворения, Бегун. С Начала Жизни. Это безумное множество лет, не счесть их даже!

— Велика же ваша вина, Зрячий, как я понимаю. Что ж Сущий так невзлюбил твой народ и твой мир?.. Или вы более виновны перед Ним, чем мы, например? Я не имею в виду тех, кто идёт со мной по Пути. Я говорю о своём народе, в который определил меня Сущий в нынешнем отрезке моего земного смертного существования. И знаешь, Зрячий, мы живём куда легче вас…

— Обольщаешься, Бегун, или как тебя зовут в твоём мире. Просто мы чувствуем Ношу и ценим её, а вы — нет.

— И поэтому нам легко?

— И поэтому вашим душам будет безмерно тяжко после бытия: двойную Ношу понесут они, вдвойне страдать станут.

— Ну-у, это меня не коснётся, я ж Вечный, — беспечно засмеялся Чернов и поймал неодобрительный взгляд Хранителя.

Тот не понимал, о чём они со Зрячим говорят, но смех среди чумы — это для Хранителя было диким. К слову, а на каком языке Зрячий с ним объяснялся?.. Но вопрос повис, не потребовав ответа, потому что Чернова вдруг осенила счастливая и, главное, вовремя явившаяся мысль: у него же тоже имеется Сила — и немалая! Другое дело, что она пока не спешит проявить себя. Не считать же всерьёз её проявлением возможность без устали носиться день и ночь между четырьмя Вефилями в каком-то липовом — испытательном? — ПВ…

— Не гневи Сущего, Бегун… — Зрячий не глядел на Чернова, делал свою странную и пока бессмысленную работёнку, но чувствовал Чернов, ох как чувствовал, что не нравится он святоше в коричневой рясе, что не скажет этот святоша Бегуну ничего, что дополнительно объяснило бы Священные Правила Действия Бегуна в Пути (аббревиатура — СПДБП, пардон за неуместную иронию…). Не станет он говорить то, что знает. Да, не исключено, не знает он ни хрена, кроме одного: Сущий велик и могуч, а все Его поступки верны и неосуждаемы. Так что плюхнись ниц, смертный или Вечный, и жди наказания с трепетом и благодарностью…

И этому кексу горелому дана какая-никакая, а всё ж Сила! Правда, так он сам утверждает…

Чернов почувствовал, как поднимается в нём что-то тёмное, мрачное, жестокое и нерассуждающее, но требующее какого-то немедленного выхода… Во что? В добрый и увесистый тумак коричневорясому святоше?.. Нет, нет, это слишком просто… А тогда во что?..

И вдруг он, не понимая даже, что делает, резко отодвинул, всё-таки отбросил даже Зрячего от лежащих в грязи у ограды людей, шагнул к ближайшему. Это была молодая женщина, худая, грязная, почему-то с открытыми глазами, но — мёртво глядящими в свинцовое небо.

Чернов наклонился к ней, всмотрелся в глаза, почему-то — сам не понял почему — дунул в них, сказал тихо:

— Встань…

И увидел, как дрогнули веки, как вернулись из ниоткуда, именно из небытия, зрачки, и она осмысленно, явно видя Бегуна, посмотрела на него. Шепнула что-то: губы зашевелились.

— Что ты сказала? — автоматически переспросил Чернов.

— Бегун… — тихо, но внятно произнесла женщина. Помолчала. Добавила: — Почему я лежу?

— Я же приказал: встань. Некогда лежать. Работы невпроворот. Доделаем и — в Путь.

И женщина легко села — сначала, а потом так же легко вскочила на ноги, будто и не умирала только что. Да что там не умирала — не умерла уже!

И как волна прошла по тем, кто стоял на улице, — шуршащая волна изумления.

А сзади Хранитель произнёс — как выдохнул с облегчением:

— Наконец-то!.. Вот и пригодилась тебе Сила, Бегун.

— Сила? — переспросил Зрячий. — У тебя — тоже?

— У меня-то она есть, — весело сказал Чернов, — а твоя что-то не действует. Отдохни, Зрячий. Ты всё сказал и сделал, что смог. А большего, извини, Ноша тебе не позволяет. Давит, да?.. Ну, ничего, после смерти померяемся Ношами. Если умрём… — И, не желая слышать ответа — каким бы он ни был! — легко помчался по улицам, разбрызгивая грязную воду, наклонялся над каждым умершим или умирающим, над каждым, кого решил наказать Сущий — в назидание, видимо, ему, Бегуну. Чтоб, значит, Путь малиной не казался. Бежал и приказывал каждому, просто приказывал: — Встань и работай. Некогда лодыря гонять…