Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — Но как же в таком случае предварительная торговля — орден мачехе, награды и должности отцу, поместья, земли?

   — Об этом никто не вспомнил. Но дальше, когда император согласился с доводами поставленной в двусмысленное положение фрейлины, встал вопрос о её браке. Конечно, формальном. Конечно, только для соблюдения внешних приличий. Император сопротивлялся, но сдался и на этот раз. Он не подозревал, что решение уже существовало и до его проведения в жизнь оставался самый маленький шажок.

   — Кандидат в мужья?

   — В том-то и дело, что он существовал ещё до переезда Анны в Петербург и не изменил своих чувств после возвышения своей избранницы.

   — Вы шутите, князь. Или это человек в стеснённых материальных обстоятельствах? С неудовлетворённым тщеславием? Я помню брак Елизаветы Романовны Воронцовой с неким Полянским — он был именно таким.

   — Былые времена, Катерина Ивановна, ушедшие в прошлое нравы. Это князь Павел Гагарин.

   — Невероятно!

   — Но почему же? Наша милая фрейлина представила дело таким образом, что у императора не оставалось выхода как дать своё согласие. Во время семейного суаре в личных апартаментах императрицы она бросилась перед государыней на колени с мольбой о разрешении на брак с любимым человеком, уже с нею обручённым. Благодарила за честь придворной службы, однако признавалась, что уступает своему давнему и неизменному чувству. По предварительному сговору в соседних покоях случайно оказался князь Гагарин, и императрица радостно согласилась на их счастье. Она полагала, что это конец царствованию Анны и притом отличное объяснение всех событий последнего времени.

   — Это и в самом деле ревеляция. Император согласился. Не мог не согласиться. Рыцарская позиция всегда в нём побеждала.

   — Но с тех пор погрузился в глубочайшую меланхолию. 9 декабря утром из дворцовой Гатчинской церкви в Зимний дворец были отправлены регалии ордена Иоанна Иерусалимского, мощи Иоанна Крестителя, а около двух часов пополудни император оставил Гатчину. Впервые он ехал в одной карете с императрицей и великими княгинями. Он даже не бросил последнего взгляда на дворец.

   — Это была его трагедия, князь, настоящая человеческая трагедия.

   — Катерина Ивановна! Я ждал от вас любого отклика, но только не такого. Опять сочувствие? Опять сожаление?

   — Поймите же меня, Алексей Борисович, человек никогда не видел в своей жизни ничего, кроме предательства. Очередное предательство предстало перед ним и здесь. Он сожалел не об утраченном чувстве. Государь слишком умён, чтобы не понять: никакого чувства не было. В таких истинах убеждаются постепенно и с великой болью, каково же ему было ощутить себя жертвой такого недостойного розыгрыша и притом прилюдно? Уверена, императрица ничем не постаралась смягчить состояние супруга и тем обратить его к себе.

   — Наверно, ваше милосердие, Катишь, мне попросту недоступно. Но давайте перейдём к нынешнему году. Императрица прибыла в Гатчину уже 31 июля. Одна, если не считать нескольких сопровождавших её придворных дам.

   — Среди которых Лопухиной уже не было?

   — Да, император сдержал своё слово. Отъезд состоялся сразу после погребения маленькой великой княжны Марии Александровны. В Гатчине собрались наследник с супругой, великая княжна Мария Павловна, старшая из оставшихся дочерей, и великая княгиня Анна Фёдоровна. Император занимался манёврами вблизи Приората. Парадные комнаты дворца вообще не открывались и представляли картину полного запустения. Обитатели плотно закрылись в своих покоях. Единственное развлечение — прогулки совершались каждым в одиночестве. Император ездил верхом в сопровождении конечно же Кутайсова. Императрица, не отказавшаяся от конной езды, ездила с великой княжной Марией Павловной. Елизавета Алексеевна и Анна Фёдоровна взяли привычку ездить вдвоём. Начавшиеся в половине августа спектакли актёров никого не привлекали. Приглашаемые на них по билетам четыреста человек по окончании представлений незаметно исчезали. Столов император не ставил и от угощений отказался.

   — А Лопухина?

   — Вы хотите сказать — княгиня Гагарина? Её свадьба состоялась зимой. В дворцовой жизни она участия не принимала. Статс-дама в 23 года, кавалерственная дама ордена Св. Екатерины 1 класса и ордена Св. Иоанна Иерусалимского Большого креста, княгиня была вполне удовлетворена результатами своих усилий и если о чём-то и заботилась, то только о получении мужем дипломатической должности в одной из европейских стран, на что, впрочем, император пока не даёт согласия.

   — Его состояние оставляет желать лучшего. Мне знакомы подробности — они не могут не огорчать.

   — Знакомы? Откуда?

   — Из писем императрицы. Они немногословны, но приходят достаточно часто. Взгляните, князь, в них нет ничего секретного: «Что касается нашего образа жизни, он далеко не весёлый, потому что наш дорогой мэтр совсем не имеет этого веселья. У него совсем нет и обычной живости. Он несёт в своей душе такую глубину печали, которая изводит его, лишает аппетита, и он не ест так, как ел когда-то, улыбка почти не трогает его губ. Я не могу не замечать этого, и моё сердце сжимается от этого вида... Я не знаю, дорогая Нелидофф, откуда это идёт, но мне кажется, всё погружено вокруг в печаль — может быть, не хватает солнца, чтобы рассеять это состояние...»

   — Почти эпитафия, которую я могу завершить рассказом об отъезде императорской четы из Гатчины. Они оставили дворец 1 ноября 1800 года. Государыня с великой княжной Марией Павловной в половине седьмого утра. С другого подъезда император, с князем генерал-адъютантом Долгоруковым, чтобы успеть на освящение Михайловского замка. Он бросил странную фразу, что на том месте, где родился, хотел бы и умереть. Императрица перед Петербургом отправилась навестить Павловск. Заброшенный. Безжизненный.

   — Опавшие листья.

   — О чём вы, Катишь? Ах, о парках. Но я не могу удержаться от вопроса: почему ни императрица, никто из нас не смог вас убедить приехать осенью на вашу мызу в Гатчине? Вы же бывали на ней.

   — Но почему вы все так настаивали на моём приезде, князь?

   — Потому что так легче было бы организовать вашу встречу с императором. Не буду скрывать: он искал вас. Несколько раз называл ваше имя. Императрица заметила, что он стоял в ваших комнатах.

   — Они были комнатами княгини Гагариной.

   — Только сначала. Потом император распорядился держать их пустыми. А в последние месяцы приказал восстановить ту меблировку, которая была при вас. Развесить ротариевские головки. И два холста своего любимого Ораса Верне.

   — Они не могли там поместиться.

   — Он взял небольшие. Из своего кабинетца. А вы не приехали. Теперь всё станет значительно сложнее. И всё же мы все не теряем надежды. Императрица открыто сказала Сергею Ивановичу, что ваше возвращение единственный путь к ...выздоровлению императора. К тому, чтобы прекратить нарастающую неприязнь к его величеству. Хотя бы в семье. Подумайте, Катерина Ивановна. Хоть сейчас. Только вы были нужны ему, только вы...

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ

Трощинский в конце царствования Павла был в опале. Исключённый из службы, просился он в деревню. Государь не велел ему выезжать из города. Трощинский остался в Петербурге, никуда не являясь, сидя дома, вставая рано, ложась рано. Однажды в два часа ночи является к его воротам фельдъегерь. Ворота заперты. Весь дом спит. Он стучится, никто нейдёт. Фельдъегерь в протаявшем снегу отыскал камень и пустил его в окно. В доме проснулись, начали отворять ворота и поспешно прибежали к спящему Трощинскому, объявляя ему, что государь его требует и что фельдъегерь за ним приехал. Трощинский встаёт, одевается, садится в сани и едет. Фельдъегерь привозит его прямо к Зимнему дворцу. Трощинский не может понять, что с ним делается. Наконец видит он, что ведут его на половину великого князя Александра. Тут только догадался он о перемене, произошедшей в государстве. У дверей кабинета встретил его Палён, обнял и поздравил с новым императором. Трощинский нашёл государя в мундире, облокотившимся на стол и всего в слезах. Александр кинулся к нему на шею и сказал: «будь моим руководителем». Тут был тотчас же написан манифест и подписан государем, не имевшим силы ничем заняться.

А.С. Пушкин. Страницы из дневника.

9 августа 1834.

Сон. Конечно, сон. С крепко зажмуренными веками. И с широко открытыми в темноте глазами. Ночная дремота давно стала отказывать в счастливом отдыхе. Поздно приходит. Легко рассеивается. Колышется, как туман над гатчинскими прудами. Приподымается. Опускается. Снова нехотя отступает.