Год Огненной Змеи - Цыден-Жап Жимбиев

— Мэндэ, Роза! Ты почему пешком? Что с тобой?

— Да-а, — плаксиво протянула Роза, и теперь уже не оставалось никаких сомнений, что она плачет. — Машина забуксовала. Застряли в грязи. Булат пошел в бригаду за трактором. А я… — и всхлипнула.

Рада Оюна встрече с подругой, но ничего не может понять: почему она плачет?

— Что с тобой? — снова спрашивает она.

— Ка-акой я шофе-ер… — рыдает Роза. — Не могла про-оехать…

— Глупости говоришь! Ты очень хорошо водишь машину, — успокаивает ее Оюна. Забыв, что еще минуту назад ей самой, как воздух, нужна была чья-то поддержка, она чувствует себя сильной и смелой. — Да в такую погоду хоть какая машина застрянет. Хоть кто не сможет проехать.

— Стыдно, — шепчет Роза, но успокаивается. — Уйду я с этой работы.

Огона обнимает подругу.

— Почему ты Булата не посадила за руль?

— Он мне и так помогает. Другой бы на его месте давно уже прогнал… Булат такой хороший. Ты даже не знаешь, какой он хороший…

— Знаю, — прячет глаза Огона.

— Он же тебя любит! — восклицает Роза. — Понимаешь? Очень любит. Очень, очень! Я тебе завидую.

«Откуда она знает самую мою большую тайну?» — испуганно думает Оюна.

— Что ты говоришь!

— Булат, конечно, мне об этом ни слова. Ты тоже, лучшая подруга, скрываешь. Но у меня глаза-то есть, — обидчиво поджав губы, произносит Роза.

— Мы только несколько раз у родника встречались, — оправдывается Оюна. — Мы о любви не говорили…

— О чем же вы тогда говорили? — всплескивает руками Роза. — К ним любовь пришла, а они не решаются сказать. Что вам, трудно сказать, что ли?

Бледно-синее от холода лицо Оюны заливается румянцем.

— Перестань, Роза. Этим не шутят… — и тут же бросает лукавый взгляд на подругу: — А мне кажется, что у тебя с Дугаржабом тоже не все просто…

— Ну, мы-то дурачимся. Правда, он последнее время как-то по-другому стал ко мне относиться. Но я еще погляжу, что он скажет.

В голосе ее полное безразличие, однако выдержать притворство Роза не может и прижимается щекой к щеке подруги.

— Давай опять умоемся овечьим молоком, — предложила Роза. — Будем с тобой красивыми-прекрасивыми и приворожим всех парней!

— Смешная ты! Сейчас мы красивыми не станем. Наша овечка Борбондой уже не дает молока.

— Жа-алко…

В сапоги Оюны набралась вода, она хлюпает на каждом шагу. Девушка сбрасывает их.

— Лучше без них, да боюсь босиком — болячки будут.

Несмотря на протесты подруги, Роза начинает разуваться.

— Возьми мои. Они резиновые, воду не пропустят. А я твои надену. Я же в кабине. Давай свои. Ну, кому говорю!.. В самый раз. Ну, я побежала, а то Булат ждет…

— Спасибо, Роза!

— Не за что. От новой стоянки к нам близко будет. Заходи.

— Обязательно.

— Привет передавать?

Оюна грозит пальцем.

…Стих дождь. Спокойнее бредут овцы, щиплют траву. Легче шагать за ними Оюне.

Вот и холм с камнем-памятником на вершине, как остров в море. Камень омыт дождем до блеска. Но так же безмолвен и задумчив каменный истукан. Стоит, закрыв глаза, погруженный в свои вековечные думы. Никакого нет ему дела до происходящего на земле, ни жара, ни холод ему нипочем. Вот он как будто приоткрыл насупленные серые каменные глаза-щелочки, сердито смотрит на Оюну, храбро шагающую, не разбирая грязи, по лужам, через крапиву.

«Не слушалась меня, — говорит его взгляд. — Так тебе и надо. Намучилась? То-то же… Зачем пришла?»

Овцы окружили холм. Здесь им есть что пожевать, долго не сойдут с места. Оюна взбегает на вершину, опускается возле самого камня. Он укрывает от ветра. К нему можно прислониться спиной, отдохнуть. Так хорошо, спокойно сидеть здесь. Даже тепло… Незаметно подступает дремота, и снова продолжается тот же сон…

Шулуун-абгай. Вот мы и опять встретились, девушка. Я знала, что ты придешь. Теперь ты поняла, что напрасно мучаешься?

Оюна. Глупая ты. Чего мне понимать? Я просто перегоняю отару.

Шулуун-абгай. Овцы у тебя совсем ослабли. Далеко ты их не уведешь.

Оюна. Это тебе только кажется. Сейчас они отдохнут, подкормятся и дальше пойдут. Можешь не беспокоиться, дойдут куда надо!

Шулуун-абгай. Как побледнело твое лицо. И зубы у тебя стучат, когда ты говоришь, Ты замерзнешь.

Оюна. У меня всегда белое лицо. Я его овечьим молоком мою. И вообще мне смешно тебя слушать. Замерзла, говоришь? Да мне, если хочешь знать, жарко.

Шулуун-абгай. Оставайся здесь, со мной. Я тебя спасу от всех бед.

Оюна. Глупости! Меня не надо спасать. Отсюда сверху хорошо всю степь видно. Вот погляжу, куда лучше овец гнать, и пойду. А ты стой тут, как стояла.

Шулуун-абгай. Нигде сухого места нет. Всюду — грязь. Пойдешь и увязнешь. И овцы твои пропадут.

Оюна. Можешь не беспокоиться.

Шулуун-абгай. Когда раскалывалось небо, ты видела дракона?

Оюна. Сказки! Обыкновенная молния. Я ее нисколечко не испугалась.

Шулуун-абгай. Будет еще страшнее. Особенно зимой. Год огненной змеи — страшный год!

Оюна. Зима будет как зима. И холода я не боюсь.

Шулуун-абгай. За красивыми словами свой страх прячешь, девушка. Все равно сбежишь ты из этой степи. Сбежи-и-и-ишь.

Ничуть не боязно разговаривать Оюне с каменной бабой. Но почему-то, услышав, как истукан ни с того ни с сего заблеял по-овечьи, девушка приходит в ужас. Она пытается оттолкнуться от камня — не может. Еще. Сильнее!..

О ее колени трется мокрой башкой овечка Балмацу — карнаухая Борбондой, дрожит и тихо блеет, словно зовет: «Пойдем отсюда скорее туда, где сухо…»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

…Много повидала на своем веку эта войлочная юрта под солнцем и луной. Секли ее дожди, заваливало снегом, засыпало песком и пылью. Скот оставлял на ней свои отметины. Стрелы ее пронзали. На стенах, каркасе, войлоке — всюду следы времени. Когда-то белоснежная, почернела она, обветшала, пестреет семьюдесятью семью заплатами из старого брезента и толя. Иные дыры заткнуты газетами. Там толстой тесьмой прихвачено, тут кожаными жгутами подтянуто, здесь веревочкой из конского волоса подвязано… А что поделаешь? Где новый войлок возьмешь?

И внутри не лучше. Не служит больше старая юрта защитой от дождя-непогоды. Вода сквозь нее льет, как через решето. Не сыскать сухого места в юрте. До краев налились-напились дождевой водой медные чашечки-суг-сэ на гунгарбе-божнице. Туго свернутые по обе стороны стола постели тоже насквозь пропитались влагой. Покоробились от сырости так, что облезла, облупилась краска, всякие подставки, полочки, столики, шкафчики. С перевернутых вверх дном на полке-ухэге кастрюль, мисок, чашек звонко падают капли.

По ужасающему беспорядку в юрте можно судить, сколько стараний приложил хозяин, передвигая утварь