Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение - Юлиан Семенов

И начал наш маленький ас у себя уединяться в балке, когда уже пришли в Мирный, выбирая те моменты, когда там никого не оставалось. Дверь запрет и сидит в одиночестве. Раз, правда, дверь не запер, и в балок вошел один парень, из «науки». Ас что-то на столе быстрехонько бумагой прикрыл и ногой нервно затопал.

—Что там у вас? — полюбопытствовал «наука».

—Ничего, ничего, не подаем...

—Ну правда...

— Своруете...

«Наука» снисходительно хохотнул — что можно воровать у «из­возчиков». А как наш ас бумажку приоткрыл, «наука» аж на пол опустился и в глазах у него зажегся нервический блеск. Там лежала бабочка диковинной формы и невозможно яркого цвета.

— Откуда? — шепотом спросил «наука».

—В сачок поймал.

—Не может быть...

— А откуда же еще?

— Может, где на корабле притаилась?

Наш ас залез к себе в чемодан и достал оттуда еще три бабочки, таких же диковинных форм и расцветок.

— Слушайте! Это! Это же... Это черт знает что такое!

Словом, ученый совет собрали на корабле. Профессора лохматили головы и оскорбляли друг друга, заискивающе поглядывая на аса. Реляцию составили в Академию наук. Тут спасовал наш ас — признался, а то международный конфуз мог получиться. А наш ас живет по принципу: «Сам советскую науку ругаю, но чужим не позволю».

Другой раз — не удержался, насыпал ученым в том месте, где они долбили, совсем немножечко латунных опилок. Сгрузил, поскоблил и туда ночью накидал: опилочек десять, не больше. Те снова, но теперь уже без него, сошлись на ученый совет, стали ругаться, ликовать, словом, что называется, бились задом об асфальт.

А последний раз перед отъездом зло пошутил: они палочки в ледник ставят, чтобы замерять, на сколько миллиметров он за ночь передвинется. Так вот ас ночью проснулся и палочки метров на десять передвинул. Тут настоящий «СОС» поднялся: судя по всему — не сегодня завтра Мирный будет слизан ледником, конец всему, лед сомнет нашу научную станцию.

Ладно. Запретили нашему маленькому асу шутить. И не просто как-нибудь, а в приказном порядке.

БАЙКА ЧЕТВЕРТАЯ О БАБКЕ-СТАРОВЕРКЕ

Прилетели наши друзья в экспедицию — помогать тунгусский метеорит исследовать, а с жильем там худо, да и опоздали они здорово, так что жить их толком не определили. Предложили, правда, домик, который пользовался недоброй славой: там жила бабка-староверка, злющая, как ведьма: курить в доме — не покури, выпить — ни-ни, а уж помянуть там кого из родственников — так это тем более невозможно. Ну как у такой ведьмы жить двум нашим друзьям? А выхода другого нет — жить-то надо. Ладно. Прожили они у бабки два дня — каторга и только. И вот составили они стратегический план, опять-таки разведав все, что им требовалось для предстоящей операции.

Утром маленький ас начал собирать барахло, а большой зашел к бабке в большую горницу и сказал:

— Уходим мы от тебя, бабуля, в твоей печке домовой водится.

—Нет в моем доме никаких домовых, я в нем пять лет прожила.

—Ой, бабка, не дело говоришь... Черт по ночам из печки вылазит, сами видели.

А бабка хитрая злыдня была — она и отвечает:

—Это они, может, к партийным являются, а нам вера запрещает вино пить. И уходить, обратно, некуда вам — все дома от постоя не свободны.

Это она добавила, когда краешком глаза заметила, как маленький ас барахло собирал.

Ладно. Провели подготовительную работу и хватит. Все постепенно надо делать, особенно если серьезная операция задумана. Ночью маленький ас, который в молодости лет был акробатом, намазал себе ступни тушью и начал идти от печки, оставляя черные следы на полу, потом, поддерживаемый большим асом, прошелся по стене, а после — с отдыхом и валокордином (годы уже не те), выполнил, как в молодости, коронную стойку на руках большого аса и прошелся ногами по потолку.

Пошли утром к староверке:

— Все, бабка! Прощай! Уходим! Это ты против нас колдуешь, черт всю ночь спать не давал.

Бабка начала было ругаться, зашла в комнату к асам, как черные следы на потолке и на стенах увидела, так с воем выскочила из дому, и все время экспедиции прожила у дочери, а наши асы курили, устраивали в дни отдыха посиделки с друзьями и поминали в беседе того, кого их хотелось помянуть, и в таких выражениях, которые в одинаковой мере строго караются и школьными учителями, и церковниками-староверами.

БАЙКА ПЯТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ, БЕЗ НАЗВАНИЯ

Есть в Полярной авиации врач. Он теперь, правда, в другом, не менее почетном месте работает. Легендарной смелости человек. В полярную ночь однажды прыгнул с парашютом на лед, чтобы сделать операцию больному. А ведь арктический лед только чечако представляется единым снежным монолитом: он весь в трещинах и разводьях. Так что прыжок в условиях полярной ночи, когда можно очень легко угодить в жгучую воду океана, — поистине подвиг. И то, что наши друзья так пошутили над этим замечательным врачом, свидетельствует не об их жестоком норове, а просто хотелось им и людей на льду развеселить, и самим порезвиться. Было это как раз в последний месяц ночи, когда самое трудное время для зимовки наступает: каждый день кажется годом — еще бы, пойди, отбарабань двенадцать месяцев на льду.

Наши друзья не поленились порыться в медицинских справочниках и нашли точное медицинское слово — «фекалии». Кто любопытный — быстро узнает, что это такое. Ладно. И шлют они радиограмму герою-доктору следующего содержания: «Прошу вас оставшийся месяц брать у всех зимовщиков фекалии, отмечая время, а так же желательно, чтобы вы записывали, что из пищи предшествовало стулу. Главный врач комплексной экспедиции».

И подписали эту радиограмму именно фамилией того главного врача, который только что прилетел в Тикси. Более того, по прошествии нескольких дней они отстучали повторную радиограмму и добавили: «Прошу вас собранные для исследования фекалии доставить в Тикси с первым же рейсом». И снова подпись этого самого нового главного врача.

А на льдине люди дисциплинированные. И начал за ними ходить наш герой-доктор с пробирочками и баночками, упрашивая их быть сознательными и помочь науке. Ну, люди посмеивались, конечно, однако науке помогли, и доктор каждую эту баночку обрабатывал, записывал в блокнотик, что ел каждый человек, в каком количестве, а когда с Большой земли прилетел первый самолет, доктор отправил громадный ящик с фекалиями зимовщиков в Тикси, главному врачу, препроводив — все по форме — бумажкой: «Согласно вашему указанию пересылаю вам первым же самолетом груз фекалий зимовщиков». Главный врач получил ящик, потея, вскрыл его на Тикси, прочитал, что «согласно его просьбе» с Северного полюса ему прислали фекалии, сначала было рассвирепел, а после стал смеяться, и вся Арктика смеялась, потому что там живут очень веселые люди, которые не боятся шуток. Правда, с тех пор в Арктике уже так не шутят: два наших седых аса ушли на пенсию, но слава их, слава двух шут­ников, чем дальше, тем больше обрастает легендами, и каждый раз, попадая на Полюс или встречая кого из друзей-летчиков, я спрашиваю, что слышно новенького, и очень жду этого новенького, потому что для всех, кто побывал в Арктике, встреча с ней, даже случайная, кажется праздником, настоящим праздником.

НАЧАЛО И КОНЕЦ

Первое, что она увидела после того, как смогла воспринимать окружающее, был сын. Он лежал на траве — маленький, несуразный, длинноногий и мягкий. Лосиха заметила, что глаза у него слишком добрые и большие — таких глаз не бывает у взрослых сохатых. Ей понравилась грудь сына: большая и широкая. Ей казалось странным, что это длинноногое маленькое существо, лежащее на траве, — ее сын. Если бы она могла засмеяться, то она с удовольствием рассмеялась бы. Теперь боли не было, только усталость и сладкая, тревожная радость жила в ней. Раньше в ней никогда не было такой радости. Так что лосиха была бы очень рада рассмеяться, но лоси никогда не смеются. Они только плачут, если пуля пробила лопатку и разорвала сердце. Последние минуты перед смертью лоси стоят и плачут очень крупными слезами.

Весеннее солнце никогда не бывает таким сухим и палящим, как летнее. Лосихе казалось, что солнце летом устает так же, как лес, травы и она сама. Оно делалось таким палящим — казалось лосихе — из-за усталости и недовольства. И сейчас, глядя на сына, который уже два раза поднимался на ножки и, раскачиваясь, стоял и смотрел на небо, лосиха волновалась, как бы солнце не стало таким, как летом. Лосиха знала, как тяжело идти летом по душному лесу, когда все пронизано тяжелым запахом хвои и обязательно тянет гарью из-за далеких лесных пожаров. Поэтому она боялась, как бы сегодняшнее спокойное и теплое солнце не стало белым и палящим, как летом. Она уже привыкла к такому солнцу за три года жизни, а сын, конечно, испугается зноя, духоты и тяжести, которую приносит лето.