Человек с яйцом - Лев Данилкин

Юг Африки был важным коммуникационным пространством — проходом из Индийского океана в Атлантический, и в акватории вокруг мыса Доброй Надежды курсировали как натовские, так и советские подводные лодки. Ангола и Мозамбик были плацдармом советского влияния в регионе, СССР поддерживал Африканский национальный конгресс, который вел террористическую войну против ЮАР за освобождение и против апартеида. «Так что я думаю, мы там воду мутили. А потом были бесконечные ответы».

— Что значит «думаю», вы же специалист?

— Я попал на эту войну, когда она уже была развязана. Но я полагаю, что, вторгшись в португальскую колониальную систему, мы стали помогать повстанцам, предложили свой режим, свои методики, поставляли оружие, «Калашниковы». Обычные советские дела.

В ответ на рейды ангольцев и мозамбикцев юаровский батальон «Буффало» вторгался на территорию Анголы и Мозамбика.

Первый репортаж из Анголы появляется в «Литературной газете» 3 июня 1981 года. «Лесная фазенда — возделанное поле с кукурузой, дом под черепицей», «двигаюсь вдоль намибийской границы с ангольским офицером», «молодые черноликие воины», «арьергардный бой империализма», «живу в партизанском лагере», «круглые, из вбитых кольев, хижины кимба».

Африканские приключения Проханова в «прифронтовых государствах» можно корректно реконструировать по роману «Африканист», который, по обыкновению, существует в двух вариантах. В написанном по горячим следам «подмалевке» главного героя зовут Бобров, он кинорежиссер, снявший несколько фильмов, очень похожих по описанию на «Иду в путь мой», «Время полдень» и «Вечный город»: фольклор, путешествия по пространствам, город. Любопытно, что в «советском» «Африканисте» эротическая интрига редуцирована — она обрывается после первых робких попыток Боброва соблазнить привлекательную, но тем не менее верную мужу деятельницу Африканского национального конгресса. Не то генерал Белосельцев, герой новейшей версии романа, действующий под камуфляжем легенды «советский журналист» и безуспешно пытающийся укрыться от более точного определения «советский Джеймс Бонд», — который в первый же вечер своего пребывания на континенте влюбляется в эту самую деятельницу, африканку Марию. И, знаете, даже при графоманской репутации нашего автора отрезок текста между «Зайдем ко мне на минуту… Я подарю вам альбом с видами Москвы… Мы выпьем чашечку кофе…» и «В глубину, в сочную сердцевину цветка, в дрожащую сочную мякоть. Цветок увеличивался, раскрывал огромные лепестки, превращался в жаркое солнце, в слепящий взрыв, выталкивая его из бытия в бестелесную неподвижность, в ослепительную пустоту» — крайне выразителен. Об этой африканской женщине, «чьи лиловые соски были сладкими от земляничного сока», и проведенной с ней ночи в мозамбикском отеле «Полана» Белосельцев очень любит вспоминать кстати и некстати — обычно в Москве, направляясь на встречу с Березовским или Хакамадой.

Эти «воспоминания», больше похожие на обмороки, когда герой как будто входит ни с того ни с сего в штопор, — в высшей степени характерное для прохановских текстов явление. Вдруг вспомнил, вдруг навернулось, вдруг увидел. На кремлевском банкете герой погружается в воспоминания о горящих наливниках на трассе Саланг, умирая в горящем наливнике — вспоминает лиловые соски африканской любовницы, разминая лиловые соски — видит перед глазами дворик, где прошло детство, гоняя во дворике мяч пятилетним ребенком — опрокидывается в пренатальные видения.

В связи с этими лирико-миметическими пассажами — можно называть их «обмороками», «флэшбеками», сеансами изумления, микрогаллюцинозами, «оазисами» (Бондаренко), «повторами» (М. Ремизова), «внутренним материалом» (Матулявичус) — чаще всего и возникает слово «графомания», или, как аккуратно выражается А. Сегень, редактор Проханова в «Нашем современнике», «я все боялся, не захлестнет ли его экспрессионистская волна».

Критики обычно воспринимают эти, в самом деле не вполне мотивированные — не в таком объеме, по крайней мере, — «воспоминания», часто посвященные родственникам главного героя до десятого колена, в штыки — и, по правде сказать, они способны ввести в нарколептическое забытье самого лояльного проханолога. Одна из самых раздражительных читательниц Проханова М. Ремизова утверждает, что «повторы», по сути, «противоречат всякой логике художественного построения текста (любое продлевание эффекта сводит его на нет)». Внятнее прочих выразил недоумение по поводу «оазисов» перестроечный критик Матулявичус: «Есть в романе („Африканист“. — Л. Д.) и второй временной пласт — воспоминания Боброва. Но порой просто диву даешься, до чего бесцеремонно и неестественно они включены в общую канву повествования. Многочисленные, не несущие никакой интеллектуальной или эстетической нагрузки отступления служат лишь фоном для африканского действа, но отнюдь не дополняют его. Беспомощность „внутреннего“ материала только подчеркивает так полюбившиеся писателю высокопарные фразы, глобальные понятия, всевозможные абстракции, за которыми не обнаруживается ничего конкретного. Оторопь берет от бесконечного использования всевозможных технических терминов „вектор“, „силовое поле“, „электрическое поле“ — для обозначения душевного состояния героя».

«Проханов, — благоразумно замечает все тот же Матулявичус, — любит кстати и некстати вспомнить важнейшие свершения нашего народа — то и дело мелькают слова о тюменской нефти и целине, интервенции и Отечественной войне. Эти высокие материи не мешают автору (иногда буквально в том же абзаце) вспомнить очередное любовное похождение своего героя: „Его близость с высокой степной красавицей, среди целинных хлебов“. Даже такие приключения происходят не просто так, а на общественно значимом фоне. Этот прием Александр Проханов эксплуатирует безмерно».

Вернемся, однако, в Африку. Белосельцев (Бобров) предотвращает покушение на президента Сэма Нуйома. Африканцы пытаются устроить юаровцам западню: заманить с помощью двойника Сэма Нуйома, штурмующего Намибию с партизанских баз, батальон «Буффало». Едва ли Проханов, как его Белосельцев, сорвал покушение на Сэма Нуйома — действительно, одного из лидеров национального освободительного движения, которыми в тот момент был наводнен мир. Но, во всяком случае, они были знакомы; «хи’з нот джорналист хи из э райта» — представил его Сэму Питер Наниембе, министр обороны в теневом правительстве; те были в восторге — живой писатель! Более того, мне рассказывали, что один из моих знакомых недавно был в Намибии и на встрече с президентом Сэмом Нуйома рассказал тому о Проханове — и тот, чуть ли не прослезившись, прижал его к сердцу: «А, Проханов! Привет ему!»