Серебряная рука - Джулиана Берлингуэр

Амин обещает, что будет хорошо себя вести, останется при своих глиняных кувшинах, чтобы разносить воду дровосекам, — словом, делать то, что ему поручили, и не вмешиваться в остальное. Для него гораздо важнее, что Хасан, кажется, им доволен.

Как часто при виде Амина Хасан вспоминает другого мальчика, который был ему не столько слугой, сколько другом. Пинар, юнга с адмиральского флагмана, потом Пинар — слуга двух дам, и наконец, Пинар Анны де Браес.

Уже много месяцев о Пинаре нет никаких известий. Еще до того, как прорвался нарыв в Тунисе, Хасан заметил, что между Османом и Анной де Браес прекратился обмен подарками и письмами, и это очень тревожит старого слугу. Осман не жаловался, но уже давно не рассказывал, как раньше, о разных случаях из римской жизни своих друзей. Чаще всего это были лишь намеки, из которых мало что можно было понять, Осман как бы хотел проверить, не захочет ли его хозяин узнать что-нибудь еще об Анне и Пинаре, не станет ли его расспрашивать. Но вот уже несколько месяцев, как эта игра закончилась.

Раньше присылались подарки и для Хасана: то пояс, то вышитая подушка, то ножик с костяной ручкой, конечно, вырезанной Пинаром. Хасан находил подарки в самых неожиданных местах и с чрезвычайно лаконичными пояснениями Османа Якуба.

— Из Рима, — говорил он, и Хасан никогда ни о чем его больше не спрашивал, хотя знал, что Осману приходили длинные письма от Анны де Браес. Время от времени слуга пересказывал ему отдельные эпизоды.

Однажды вечером Осман появился на карнавале в венке из цветов, напевая и производя какие-то немыслимые телодвижения.

— Если я правильно понял, то в этом году в Риме танцуют вот так, — объяснил он. — Представляешь, какое на этих праздниках царит веселье!

Осман очень гордился тем, что так прекрасно осведомлен о римских праздниках от самой королевы бала.

В прошлом году, в мае, Осман только и говорил о празднике цветов в Риме и о том впечатлении, которое произвели бы на Папу его розы, если бы он нашел способ их переслать, не причиняя вреда растениям.

— На будущий год я что-нибудь обязательно придумаю, — решительно заявил он.

Однако в мае наступившего года он даже ни разу не обмолвился ни о празднике цветов, ни об Анне де Браес, ни о Пинаре. Он продолжал готовить для нее засахаренные фрукты в сиропе, сосуды с которыми печальными шеренгами выстраивались в шкафах. Хасан опасался, что Якуб потерял с ними связь.

— Осман Якуб, тут тебе что-то прислали. Из порта посыльный принес.

Управляющий все так же ревнует к нему, и голос у него все такой же сердитый, но сверток, который он грубо бросает Осману в руки, — источник радости для старика. Осман поспешно прячется с ним в мастерскую и открывает с большим волнением. Старик сразу понял, что это подарок от Анны де Браес, как только заметил маленькие опознавательные знаки, которыми они условились обмениваться в своих посланиях.

После очень долгого молчания Анна и теперь не прислала никакого письма. В свертке оказались только что отпечатанные книги с еще свежей типографской краской для библиотеки Хайраддина, семена редких растений для Османа Якуба — он чрезвычайно им рад! — а также чудесная, украшенная жемчугом бархатная шапочка, несомненно, для Хасана.

— Даже если бы он сейчас был во дворце, а не в горах на заготовке леса, — говорит Осман не без лукавства, как будто сама Анна может его услышать, — я все равно не отдал бы ему ее сразу. Всему свое время.

Он прячет шапочку в хорошо запирающийся шкаф, совершенно уверенный в том, что для передачи Хасану подарков от Анны де Браес нужно дожидаться подходящего момента, иначе они могут вызвать у принца печаль или даже раздражение, которое изменит цвет его глаз.

С тех пор как уехала Анна, жизнь во дворце кажется Осману пересохшим фонтаном. Подобные мысли посещают его всякий раз, как он оказывается рядом с Хасаном. Старик исподволь наблюдает за ним, пытаясь понять, что он думает о ней, что чувствует. Но юноша всегда остается холодным, словно горный хрусталь, и Осману так и хочется стегнуть его розгой, чтобы проверить, вскрикнет он или вообще ничего больше не чувствует.

— Упаси Господи, какая страшная беда, если сердце его зачерствело. Этого ни в коем случае нельзя допустить, а если все-таки такое случится, Осман вылечит его своими настоями, компрессами и увещеваниями.

Отряд готов вернуться во дворец. Завтра утром назначен спуск судов на воду, и Хайраддин желает, чтобы сын был рядом с ним.

Арабский скакун принца Хасана, разгоряченный вечерним бризом, летит словно стрела, а сопровождающий принца отряд держится на некотором расстоянии. Всадники не торопятся догонять своего господина, так как знают, что ему приятно возвращаться в город в одиночестве. На берегу он пришпоривает коня, несколько раз поднимает на дыбы, заставляет перепрыгивать через сети и маленькие рыбацкие лодки, лежащие у края воды.

— Оставь лошадь. Или ты больше не доверяешь нашим конюхам? — спрашивает Осман Якуб, встречая его на конюшне. — Баня готова. Скорее снимай пропотевшую одежду. На таких грязных волосах испортятся шелк и жемчуг! — И протягивает ему шапочку, присланную Анной де Браес. — Держи, из Рима.

На этот раз старик получает подтверждение, что у Хасана есть чувства. Горечь, нежность, любовь — все это он прочел в глазах своего мальчика, пока тот стоял неподвижно с шапочкой в руке.

Вечером в ожидании сна Хасан вспоминает, как хорошо было сидеть с Анной де Браес в благоухающем саду или на скале, на причале, читать латинские стихи, бегать наперегонки в лесу среди кедров, носиться бешеным галопом, стоя на спинах взмыленных лошадей, или лежать в блаженной тишине на песчаном берегу, наблюдая, как в лучах заходящего солнца дворец становится сначала бирюзовым, а затем сливается с темно-синим ночным небом. Осман, который интуитивно угадывает эти мысли, тихо сидит у кровати Хасана, словно сторожевой пес, охраняющий своего хозяина.

XXII

Прошло уже две недели с тех пор, как взят Тунис, а разграбление города все еще продолжается.

— И поделом, — говорят советники императора, успокаивая друг друга и самих себя, будучи не в состоянии навести порядок в армии, — ведь это город неверных. Так или иначе они все равно попадут в ад.

Карл Габсбургский после взятия Туниса увенчал себя славой, сияние которой достигло не только его холодных северных земель, но и других частей света. Командиры, офицеры и простые солдаты могут теперь с гордостью говорить: «Я тоже там был» — и всю оставшуюся жизнь рассказывать об этом, хотя в настоящий момент они чувствуют себя усталыми и измученными, как после сильной попойки или болезни.