Скрещение судеб - Мария Белкина

Еще: — «Театр приступает к постановке — уже в мае». К постановке — ненаписанной, несуществующей оперы. — Прокофьева. — Это единств. достоверность.

— Быстро. Можно писать — не отрываясь, спины не разгибая и — за целый день — ничего. Можно не, к столу не присесть — и вдруг — все четверостишие, готовое, во время выжимки последней рубашки, или лихорадочно роясь в сумке, набирая ровно 50 коп., думая о: 20 и 20 и 10. И т. д.

Писать каждый день. Да. Я это делаю всю (сознательную) жизнь. На авось. Авось да. — Но от: каждый день — до: написать быстро… Откуда у Вас уверенность? Опыт? (Удач.) У меня тоже — опыт. Тот же Крысолов, начатый за месяц до рождения Мура, сданный в журнал, и требовавший — по главе в месяц. Но — разве я когда-нб. знала — что допишу к сроку? Разве я знала — длину главы: когда глава кончится? Глава — вдруг — кончилась, сама, на нужном ей слове (тогда — слоге). На нужном вещи — слоге. Можно — впадать в отчаяние — что так медленно, но от этого — до «писать быстро»…

— Все расстояние между совестливостью — и бессовестностью, совестью — и отсутствием ее.

Да, да так наживаются дачи, машины, так — м. б. (поверим в злостное чудо!) пишутся, получаются, оказываются гениальные оперы, но этими словами роняется достоинство творца.

Никакие театры, гонорары, никакая нужда не заставит меня сдать рукописи до последней проставленной точки, а срок этой точки — известен только Богу.

— С Богом! (или:) — Господи, дай! — так начиналась каждая моя вещь, так начинается каждый мой, даже самый жалкий, перевод (Франко, напр.).

Я никогда не просила у Бога — рифмы (это — мое дело), я просила у Бога — силы найти ее, силы на это мучение.

Не: — Дай, Господи, рифму! а: — Дай, Господи, силы найти эту рифму, силы — на эту муку. И это мне Бог — давал; подавал.

Вот сейчас (белорусские евреи). Два дня билась над (Подстрочник: «А я — полный всех даров — Науками, искусствами, все же сентиментален, готов сказать глупость банальную):

Такая тоска ноет в сердцеОт полей только что сжатых!

(Только что сжатых полей не влезало в размер). Вертела, перефразировала, иносказывала, ум-за-раз-ум заходила, — важна здесь простота возгласа. И когда, наконец, отчаявшись (и замерзши, — около 30-ти гр. и все выдувает), влезла на кровать под вязаное львиное одеяло — вдруг — сразу — строки:

— Какая на́ сердце пустотаОт снятого урожая!

И это мне — от Бога — в награду за старание. Удача (сразу, само приходящее) — дар, а такое (после стольких мучений) — награда.

Недаром меня никогда не влекло к Прокофьеву. Слишком благополучен. Ни приметы — избранничества. (Мы все — клейменые, а Гете — сам был бог). Иногда и красота — как клеймо. (Тавро — на арабских конях). Но — загадка — либо П-в, действительно, сам, как М-ский — сам (но М. был фетишист), — либо сам — нет (кроме самообмана), и, в последнюю минуту, П-ву подает — все-таки Бог.

Верующая? — Нет. — Знающая из опыта[82].»

27 января Марина Ивановна носила передачу Але, но передачу у нее не приняли. Аля выбыла! Марина Ивановна была к этому подготовлена, она знала, что это могло произойти в любое время. Но куда Алю «выбыли»?! Вначале ответ был неопределенный — на север, в Котлас, потом уточнили: Коми АССР, Княжий Погост.

Аля еще в пути, она двадцать два дня будет в пути, а почтовые открытки от Марины Ивановны уже идут на Княжий Погост. Это первая возможность хоть что-то сообщить ей о себе, об отце, хотя бы о том, что принимают передачи, о семье. Почти полтора года прошло с той летней ночи, когда увели Алю с болшевской дачи…

15 марта Муля пишет Але о Марине Ивановне: «…B «Дружбе народов» напечатаны Маринины переводы грузинских поэтов, которые получили высокую оценку многих писателей. Мама будет ограничиваться одними открытками, пока не удостоверится, что ты их получаешь. Работает Марина много и со вкусом. Твой браток прекрасно идет по учебе, даже по точным наукам» — он выровнялся, стал необычайно красивым юношей и отменным франтом…»

А от 18 марта 1941 года у меня есть отрывки из открытки Марины Ивановны к Але; должно быть, Марина Ивановна не первый раз повторяет одно и то же, боясь, что открытки не доходят.

«…о нас: 8 ноября[83] 1939 г. мы ушли из Болшева — навсегда, месяц жили у Лили; на твоем пепелище, зимовали с деятельной помощью Литфонда в Голицыно…

Летом жили в Университете, и осенью, наконец, после бесконечных мытарств нашли эту комнату — на 2 года (газ, электр., телеф., 7 эт.[84], даже кусок балкона! но попадать на него из окна), где тебе и пишу. Тебе пишут Лиля, Зина и Нина. С Ниной у нас настоящая дружба, золотое сердце, цельный и полный человек…»

«22 марта 1941 г., день весеннего равноденствия.

Дорогая Аля! В день весеннего равноденствия пытаюсь написать тебе первое письмо — открыток по точному адресу было шесть, с Муриными двумя — восемь, а до этого писала на Княжий Погост, но это не в счет…»

Эти выписки мне подарила Нина Гордон, их сделала для нее Аля, в них говорилось о ней, о Нине. В отрывке письма от 22 марта есть и еще фразы:

«Тебе пишут Лиля и Нина. Вчера мы у нее были на дне рождения, я подарила ей старенькую оловянную чашечку — кофейную, ты их наверное помнишь, и пили вино — за твое здоровье и возвращение, она вспомнила, как вместе с тобой проводила этот день. Она очень худая и все время болеет, но молодец и — настоящий человек…

У нас очень холодно, была весна и прошла, вчера, возвращаясь от Нины, мы с Муром совсем окоченели, мороз сбривал голову…»

И Муля того же 22 марта пишет: «Вчера (забыл!) был Нинкин день рождения. Была Марина с Мурищем и удивлялась, что не встретили меня.

Мама пока не хочет, чтоб кто-либо знал о твоем отъезде, поэтому мы никому не говорим. Вообще это практического значения не имеет…»

«…Совсем приятно бывает, когда прихожу и мама рассказывает про твои детские годы…»

В мартовском журнале «Тридцать дней» появляется стихотворение Марины Ивановны под названием «Старинная песня».

Вчера еще в глаза глядел,А нынче — все косится в сторону!Вчера еще до птиц сидел, —Все жаворонки нынче — вороны!Я глупая, а ты умен,Живой, а я остолбенелая.О вопль женщин всех времен:«Мой милый, что тебе я сделала?»…

Это первая публикация стихов Цветаевой в России за четырнадцать лет! Последний раз ее стихотворение «Идешь, на меня похожий» было напечатано в 1927 году в антологии «От Некрасова до Есенина»…