«Мир не делится на два». Мемуары банкиров - Рокфеллер Дэвид

Мобилизовав все свои способности, я написал статью, озаглавленную «Прощай, Ротшильд», она была опубликована на первой странице «Монд», и реакция на нее превзошла все мои ожидания. Я получил сотни доказательств симпатии и сочувствия, большинство обратившихся ко мне хотели меня ободрить и заканчивали свои письма словами: «Не прощай, но до свидания, Ротшильд». Многие говорили: «До скорого свидания, Ротшильд» или еще «Спасибо, Ротшильд». Все хотели, чтобы в этой ситуации я действовал «мужественно и с достоинством».

Итак, вот моя статья:

Семья, само имя которой ассоциируется с банковскими учреждениями, строго капиталистического характера, могла лишь наблюдать за тем, как постепенно ограничивается сфера ее деятельности на всех этапах социализации, с которой столкнулось французское общество в нашем двадцатом веке. Ротшильдов не обошли ни на одном из этих этапов: в 1936 году Народный фронт отнял у них управление Северной железной дорогой, которое они осуществляли с 1857 года; тот же Народный фронт сместил моего отца с поста управляющего „Банк де Франс“, который он занимал в течение двадцати лет.

После освобождения Франции от немцев де Голль национализировал все доли Ротшильдов в производстве и распределении электроэнергии и в сфере страхования. Наконец, в 1981 году коалиция социалистов и коммунистов издала декрет о национализации банков, разом изгнав наш банк из дома на улице Лаффит, где он находился на протяжении ста шестидесяти лет, на улице Лаффит, название которой стало синонимом самих Ротшильдов. По той же причине Ротшильды потеряли контроль над другими предприятиями, традиционно находившимися в их управлении, такими как группа горнодобывающих предприятий „Пенаррой“, „Никель“ и общества, унаследовавшие частные владения от старых железнодорожных компаний.

Время сеет жертвы на своем пути, об этом можно сожалеть, но этому нельзя так уж удивляться. Если бы речь шла только об этом, нам бы оставалось только залечивать раны в кругу семьи и безропотно переживать наши горести и печали. Я говорю о всех тех, кто вместе с автором этих строк участвовал в воскрешении учреждения, с 1914 года влачившего жалкое существование, и в превращении его в банк и в деловую группу, достойную современной французской экономики; мы создали таким образом тысячу двести рабочих мест, и все, кто их занимал, сейчас мучительно следят за тем, как уничтожается плод их упорной работы на протяжении сорока лет. Но речь идет не только об этом, речь также идет об отношениях Ротшильдов с экономическими властями, для которых они по меньшей мере неудобные персоны, если не воплощение самой сущности зла.

Ротшильды имеют образ очень своеобразный и одновременно очень типичный. Они стали общеизвестным, почти пословичным символом богатства. Богатства, которое без ложного стыда проявляется в их стиле жизни. Кроме того, череда поколений, стоящая за всеми их делами, сообщает им особый смысл преемственности, династийности, едва не фантасмагоричной. За ними признают некоторую компетентность в делах, добросовестность, но отождествляют эти качества с гипертрофией капиталистического индивидуализма и считают это непреложным фактом. Ротшильдов считают единственными капиталистами во Франции. В других обществах взгляд на вещи совершенно иной: в Америке к тем, кому на протяжении длительного времени сопутствует успех, относятся с уважением; в Англии их профессиональная квалификация, их популярность получают признание и поддержку как элемент финансового благополучия страны.

Большинство французов смотрит на нас с симпатией, бесспорно чувствуя несправедливость того давления и тех отречений, которые навязали Ротшильдам не „для того, чтобы воздать им по заслугам“, а для того, чтобы не унизить идею, что тем самым они выполняют свой моральный долг и несут ответственность перед гражданами Франции. Некоторые помнят и ценят многочисленные больницы, школы, дома ребенка, санатории для выздоравливающих и для пенсионеров, диспансеры и другие самые разные социальные учреждения, которые наша семья построила, снабдила оборудованием и поддерживала материально; множество пдений искусства, подаренных музеям; множество художников, артистов, ученых, врачей, писателей, которым мы смогли помочь в трудные моменты их жизни.

Но как бы там ни было, политические круги, побуждаемые завистью к деньгам, завистью, столь характерной для нашей страны, относятся к Ротшильдам как к париям. Многие политики стараются избегать встреч с ними, придумывая себе различные алиби. „Ротшильд, вы понимаете, это не пройдет незамеченным!“ Даже если их и считают милыми людьми, их обходят стороной как зачумленных.

Я сослужу себе дурную службу, если назову здесь имена тех министров, которые принимали меня, как управляющего банка, не оглядываясь на остальных, и рассматривали мои проблемы исходя исключительно из их сути. Если бы они знали, как я им за это благодарен! И с каким волнением я прочитал исполненные благородства заявления, сделанные несколько дней назад в парламенте двумя депутатами.

А вот несколько весьма поучительных примеров иного толка.

В Лондоне в 1944 году, когда я, будучи членом „Свободной Франции“, заканчивал обучение офицеров связи, мне предложили заняться делом, которое меня очень заинтересовало. Но назначение так и не состоялось, а через несколько недель я узнал, что мое слишком заметное имя отклонили.

Десять лет спустя я пришел в кабинет одного министра-социалиста, известного члена нынешнего правительства, чтобы согласовать небольшую проблему, касающуюся проекта Миферма. Прежде чем начать разговор, мне пришлось выслушать вступительное слово, из которого следовало, что как представитель крупного капитала я не был бы принят в министерстве, если бы не мои военные награды, которые очистили меня от первородного изъяна. Мне не хватило присутствия духа, чтобы повернуться и уйти.

Позднее этот же политик упрекал Жоржа Помпиду в том, что тот сотрудничал с семьей, которая сделала состояние на несчастьях Франции. Никто не знал, что он такой бонапартист.

Одним из достижений в своей карьере, которым можно гордиться, я считаю создание горнодобывающего и металлургического объединения, имеющего широкие международные связи; было образовано общество ИМЕТАЛ, отмеченное именем Ротшильда; оно успешно работало в самых разных обстоятельствах и приносило прибыль. Подобная ситуация никогда не была по вкусу официальному руководству промышленностью страны; некоторые лица из этих структур доходили до того, что специально создавали трудности для отдельных секторов объединения, чтобы вывести из строя и захватить все предприятие.

Недавно в дискуссии о национализации банков один министр заявил, что Ротшильды — это особый случай, что они — символ.

В обычное время скрытые и замаскированные, эти враждебность к Ротшильдам и страх вырывались на поверхность и становились откровенными в период кризисов. Особенно проявилось такое отношение к Ротшильдам с 1936 года, в период деятельности Народного фронта.

В 1940 году, через три недели после объявления перемирия, правительство Виши издало декрет, согласно которому мой отец и мои дяди Робер и Анри лишались французского гражданства, у них отнимали орден Почетного легиона, их состояния конфисковывали. Их преступление состояло в том, что они бежали в Америку перед вторжением немцев, вместо того, чтобы добровольно отправиться в печи крематориев. Прежде чем присоединиться к „Свободной Франции“, я пережил секвестр банка, захват и рассеяние активов моей семьи. Ответственный за эти действия министр Алибер, говоря о постановлении, на основании которого это делалось, и его выполнении, заявил: „Мне было особенно приятно поприжать Ротшильдов“.

Понятно, что национализация банков не была направлена специально против Ротшильдов. В нас не целились, но в нас попали, как если бы это был несчастный случай на охоте, произошедший по вине людей, которым французы так легкомысленно на время доверили ружья.

Тем, кто думает: „Но вам досталось по справедливости“, я вправе ответить так: „Деньги — это еще не все. Мы никогда не продавались“.