Держава богов - Н. Джемисин

Потом его губы переместились на мое горло, руки зашарили на груди, расстегивая рубашку, он толкнул меня назад, прижав спиной к увитой лозами колонне, вернее, ударив о нее так, что у меня перехватило дыхание, но я этого почти не заметил. Я ахнул, потому что он прикусил кожу как раз у нижних ребер, и я испытал чувство плотского наслаждения, равного которому у меня еще не бывало. Я потянулся к нему и ощутил горячую человеческую кожу, под которой гудела вытатуированная магия. Дека сбрасывал мешающую одежду. Существует много способов творить волшебство. Ладонями я выбил ритм на его плечах, и в ответ сквозь мои руки хлынула сила. Я упился этой силой и застонал. Он вылепил себя сильным и мудрым, божеством в смертном обличье, и все это для меня, для меня, для меня. Верно ли он поступил? Я всегда избегал смертных. Какой смысл быть старше здешнего солнца и при этом желать близости существа, которое, по сути, никогда не выйдет из младенчества? И при всем том я желал его. О, боги благие, как же я его желал… Может, это и было решением? Моя природа не велела делать то, что являлось мудрым; я всегда делал то, к чему меня тянуло. А раз так, относилось ли это и к любви, а не только к игре?

Так ли уж я сражался с собой все это время?

Некое движение на краю зрения выдернуло меня из дурмана Декиных ласк. Я вернулся к реальности и увидел на пороге Шахар. Она стояла в дверном проеме, как в раме, на фоне темного коридора, освещенная солнцем из полупрозрачной стены. Ее лицо было бледнее обычного, глаза стали круглыми, побелевшие губы сошлись в линию. Я вспомнил, как маняще приоткрывались эти мягкие губы, и – несмотря ни на что – мне вновь отчаянно захотелось ее. Я провел рукой по прямым волосам Деки и вспомнил, как вились под пальцами ее кудри и…

Боги благие, надо это прекращать, а то и свихнуться недолго.

Что-то, что было бы моим… Я посмотрел вниз. – Дека сидел на корточках, зализывая покус на моих ребрах, – и содрогнулся. Его руки сжимали мою талию, но так осторожно, словно он держал хрупкую скорлупу. (Собственно, так оно и было. Скорлупа звалась смертной плотью.) Прекрасный, совершенный мальчишка. Мой…

– Докажи, – шепнул я. – Докажи, как сильно ты меня любишь, Дека.

Он поднял взгляд, и я понял: он знает, что Шахар тоже здесь. Ну конечно, ведь между нами по-прежнему была связь. Может, потому она и явилась сюда. Бродила по огромному пустому дворцу и заглянула именно в этот покой, причем как раз в нужный момент. Я был одинок. Я нуждался. И это притянуло сюда их обоих. Точно так же, как давным-давно в нижнем этаже Неба. Приняв клятву, мы разделили друг с другом нечто могущественное, но эта связь существовала и прежде. И она не рвалась из-за такой мелочи, как предательство.

Все это я прочел во взгляде Деки, устремленном на меня снизу вверх. Что он там прочел в моих глазах – не знаю. Но, что бы это ни было, он кивнул. Затем поднялся, не разжимая рук, и повернул меня к колонне лицом. Когда он склонился к моему уху, я услышал слова божественного языка и поверил им. Поверил, потому что на нашем языке изрекается лишь истина.

– Я никогда тебя не обижу, – сказал он.

И доказал это.

Шахар ушла, пока творилось то, что произошло затем. Ушла она, впрочем, не сразу. Она стояла там достаточно долго, слушая мои стоны и наблюдая за нами. Я же сперва перестал обращать на нее внимание, а потом и вовсе позабыл о ее присутствии. Может, она успела увидеть, как я поверг на пол ее братца и воздвиг тем самым алтарь, исторгнув из него пот, слезы и хвалебные песни и взамен благословив его наслаждением. Не знаю. Мне было все равно. Дека был моим миром, моим единственным божеством. Да, я им воспользовался, но он сам того захотел. Я буду поклоняться ему вечно.

Потом я лежал совершенно обессиленный. Дека, паршивец, не утомился нисколько. Он сидел на полу, рассеянно чертя пальцем на полу контуры сигил, которые собирался вживить в камень дворца, выстраивая первый уровень волшебной защиты. Надо полагать, команды стражников и писцов уже исследовали новый дворец, составляя карты его красот и чудес. Дека рассказал об этом, пока я лежал, едва воспринимая действительность. Он как будто выпил все мои жизненные силы, оставив оболочку почти пустой. Постепенно я сообразил, что, пока мы занимались любовью, это он увел нас за пределы этого мира и вернул обратно. Что это его поцелуи, а не мои совокупили наши души в одну. Все-таки он на одну восьмую был богом. А я – чистой воды смертный.

Если примерно так ощущали себя смертные, ублажив бога… Я почувствовал свежую вину за все свои прошлые приключения.

Постепенно я худо-бедно пришел в себя и сказал Деке, что должен оставить его. Высокорожденные уже выбирали себе покои наверху центральных спиралей дворца – привычка, привезенная из Неба. При желании я легко найду его позже. Последовал некий неудобный момент: прежде чем ответить, Дека долго и внимательно вглядывался в мое лицо. Однако то, что он там увидел, удовлетворило его. Он согласно кивнул, встал и начал одеваться.

– Ты, вообще-то, будь поосторожнее, – только и сказал он. – Моя сестра может теперь стать опасной.

Я подумал, что он, возможно, прав.

Когда я нашел Итемпаса, до заката оставалось менее получаса. Как я и подозревал, он поселился на широкой центральной платформе, куда мы изначально перенеслись. Теперь здесь был обширный луг: повсюду волновалась приморская трава. Строился этот дворец отнюдь не в его честь. Тем не менее высочайшая точка была для него естественным местом.

Он стоял лицом к солнцу – неподвижный, ноги врозь, руки сложены на груди. Он не пошевелился, хотя наверняка уловил мое приближение. Трава шуршала о мои штаны, и я заметил, что вокруг того места, где стоял Итемпас, она стала белой. Кто бы сомневался!

Ни Йейнэ, ни Нахадота не было видно, не ощущалось и их присутствия неподалеку. Они снова покинули его.

– Уединиться решил? – спросил я, останавливаясь рядом.

Далекое солнце почти касалось горизонта. Оставшиеся ему мгновения божественности можно было пересчитать по пальцам двух рук. А может быть, и одной.

– Нет.

Я сел в траву и стал смотреть на него.

– Я решил, что хочу остаться смертным, – сказал я. – По крайней мере, пока… ну, ты знаешь. Пока не приблизится… хм… конец. Тогда вы втроем можете попытаться переделать меня обратно.

Я не стал говорить, что и тогда могу передумать и выбрать смерть вместе с Декой. Не каждому богу доставался подобный выбор. Так что мне здорово повезло.

Итемпас кивнул:

– Мы почувствовали, что ты принял решение.

Я поморщился:

– Ну никакой романтики. А я-то думал, что переживаю оргазм.

Он пропустил мою непочтительность мимо ушей: сила привычки.

– Твоя любовь к этим двоим была очевидна с момента твоего превращения в смертного, Сиэй. Только ты сам сопротивлялся этому знанию.

Когда он впадал в подобное ханжество, я начинал беситься. Поэтому я сменил тему:

– В любом случае спасибо за попытку. За то, что пытался помочь.

Итемпас негромко вздохнул:

– Порой я начинаю гадать, почему ты так скверно думаешь обо мне. Потом вспоминаю.

– Ага. Ну ладно. – Я пожал плечами. Мне почему-то было неловко. – Ликуя придет забрать тебя?

Я не добавил то, что и так было ясно: «когда ты вновь станешь смертным».

– Да.

– А ведь она действительно любит тебя.

Он чуть повернулся ко мне – ровно настолько, что я смог увидеть его лицо.

– Да.

Что-то я разболтался, и он это заметил. Я раздраженно закрыл рот. Тишина сомкнулась вокруг нас. Так-то лучше. В прежние дни я любил проводить с ним время в молчании. Только с ним. В любом другом обществе я неудержимо спешил заполнить тишину шумом, действием, разговором. А ему никогда даже не приходилось приказывать мне посидеть тихо. С ним мне самому только того и хотелось.

Он пристально смотрел, как солнце постепенно клонится к горизонту.

– Спасибо тебе, – вдруг проговорил он, немало меня удивив.

– Э-э-э… Не понял?

– За то, что пришел сюда.

Услышав это, я вздохнул, завозился, провел ладонью по волосам. Затем поднялся и встал с ним рядом. От него мощно веяло жаром, кожу стягивало даже на расстоянии фута. Он мог пылать огненным светом всех солнц вселенной, но большей частью смирял этот огонь, позволяя другим приблизиться к себе. Применительно к нему то было, по сути, доброжелательное приглашение – ибо он, глупец, никогда и ни под каким видом не сознался бы, что одинок.

Почему я, сын, никогда не замечал его одиночества? И как меня после этого следовало называть? Дважды глупцом?

И я стоял подле него, наблюдая, как верхняя горбушка солнца распласталась по краю мира, растеклась и истаяла. Как только это произошло, Итемпас судорожно ахнул, и я ощутил резкий толчок жара, как если бы что-то улетучилось и унеслось прочь. То, что осталось, было самым обычным человеком, мужчиной средних лет, в простой одежде, поношенных башмаках (вновь ставших коричневыми, ха-ха!) и с непрактично длинными волосами. Он стал заваливаться, как сломанное дерево: уход божественности лишил его сознания. Я подхватил его, осторожно опустил наземь и устроил его голову у себя на коленях.