ЖИЗНЬ НА МИССИСИПИ - Марк Твен

Капитан Холл видел Америку в наиболее благоприятном свете. Он был, разумеется, снабжен рекомендательными письмами к самым высокопоставленным лицам, а его собственная репутация служила ему еще более влиятельной рекомендацией; поэтому его принимали от одного конца Соединенных Штатов до другого на самый пышный и блестящий манер и лад. Он видел страну в полном параде, и у него почти не было возможности судить о том, какой она бывает, когда она не прибрана, не умащена, не начищена до блеска, но было случая видеть все ее недостатки, как видели их слишком часто я и моя семья.

Капитану Холлу представилась бесспорно блестящая возможность познакомиться с формой управления и законами страны, более того — он мог получить лучшие устные пояснения к ним в беседах с самыми выдающимися гражданами страны. Он прекрасно использовал все возможности; ни одна важная деталь не ускользнула от него без того, чтобы он не проанализировал ее с тем вниманием, какое может проявить только очень образованный и глубокомысленный путешественник. Его книгам это придало чрезвычайный интерес и ценность; но я глубоко уверена, что, будь на его месте столь же проницательный человек и попади он в Соединенные Штаты, имея возможность знакомиться только с будничной жизнью страны, он составил бы себе гораздо худшее мнение об ее моральной атмосфере, чем капитан Холл; у меня создалось глубочайшее внутреннее убеждение, что, если бы капитан Холл не сдерживал себя так решительно, его негодование приняло бы гораздо более резкие формы, чем высказанное им возмущение некоторыми сторонами американского характера, с которыми он был хорошо знаком, как это явствует из других обстоятельств. Он, очевидно, взял за правило говорить ровно столько правды, чтобы создать верное впечатление у читателей и как можно меньше задеть самолюбие чувствительных людей, о которых он писал. Он просто излагает свои мнения и чувства и предоставляет другим устанавливать, что они вполне обоснованны; но он старается избавить американцев от той горечи, которую несомненно вызвало бы более подробное изложение доказательств.

Если кому-нибудь угодно считать, что причиной моих суждений является некая злобная неприязнь к двенадцати миллионам чужестранцев, — мне придется с этим примириться; если бы речь шла просто о чьих-то праздных размышлениях, я, разумеется, не стала бы навлекать на себя обвинения, которые мне теперь предъявляют. Но это не так.

Искренность, с которой он выражается и, очевидно, чувствует, люди здесь ошибочно принимают за иронию или совершенно ей не верят; его нежелание доставить неприятность лицам, любезно его встретившим, они презрительно считают притворством, хотя сами превосходно понимают в глубине души, насколько больше он мог разоблачить их, чем сделал это; они пытаются уверить самих себя, что он преувеличил дурные свойства их характера и их учреждений; но в действительности он отнесся к ним со снисходительностью, которая, возможно, вполне уместна дли него, но мало заслужена ими; и в то же время он старательнейшим образом преувеличивал все их достоинства, когда представлялась ему возможность обнаружить хоть что-нибудь благоприятное. 

ПРИЛОЖЕНИЕ «Г»

В глуши, на Севере, жили брат и сестра; они никогда не видели другого человеческого лица. Очень редко приходилось брату надолго уходить из дому, ибо, как только наступала нужда в пище, ему достаточно было лишь отойти немного от дома и там в определенном место воткнуть свои стрелы в землю острием кверху. Он говорил сестре, где оставил стрелы, и каждое утро она отправлялась на поиски и всегда находила стрелу вонзившейся в сердце оленя. Ей тогда оставалось только дотащить добычу до дому и приготовить еду. Так она жила и уже стала совсем взрослой, когда однажды брат, которого звали Ямо, сказал ей:

— Сестра, подходит время, когда ты будешь нездорова. Слушай моего совета. Если ты его не исполнишь, то станешь причиной моей смерти. Возьми огниво, которым мы разжигаем костер, отойди на некоторое расстояние от дома и разведи отдельный костер. Когда тебе понадобится еда, я научу тебя, где ее взять. Ты должна готовить для себя, а я — для себя. Когда ты будешь нездорова, не пытайся приблизиться к нашему жилью и но приноси ничего, чем пользуешься. Не забудь привязать к поясу все нужное тебе для разведения огня, ибо ты не знаешь, когда придет твое время. Что касается меня, то я сделаю все что смогу.

Сестра обещала исполнить все, как он сказал.

Вскоре брату пришлось уйти из дому. Сестра сидела одна в доме, расчесывая волосы. Она только что развязала пояс, к которому были привязаны все принадлежности для разведения огня, как вдруг случилось то, о чем предупредил ее брат. Она выбежала на дому и второпях забыла там пояс. Боясь вернуться, она стояла в раздумье. Наконец она решила войти в дом и взять пояс. «Брата ведь нет дома, — подумала она, — и я зайду на минуточку, только чтобы схватить пояс». И она вернулась. Вбежав в дом, она схватила пояс и уже выходила, как вдруг из-за деревьев показался ее брат. Он сразу понял, в чем дело.

— О-о, — сказал он, — ведь я говорил тебе — будь осторожней! Теперь ты меня убила!

Она хотела уйти, но он сказал:

— Что же тебе теперь там делать? Беду уже не поправишь. Иди живи там, где жила всегда. Но что же будет с тобой? Ведь ты меня убила!

И он сложил свою охотничью одежду и оружие, и скоро обе его ноги начали чернеть, так что он даже не мог двинуться. Но он все еще учил сестру, где закапывать стрелы, чтобы всегда получать пищу. Воспаление продолжало увеличиваться и уже дошло до первого ребра, и он сказал:

— Сестра, мой конец близок. Ты должна сделать так, как я тебе велю. Видишь мою колдовскую сумку и привязанную к ней мою боевую палицу? В ней — все мои снадобья, мои военные перья и краски всех цветов. Как только воспаление дойдет до моей груди, возьми мою боевую палицу — у нее острые края — и отруби мне голову. Когда голова отделится от туловища, возьми ее и положи в мешок, а мешок пусть будет открыт с одного конца. Потом повесь его на прежнее место. Не забудь моего лука и стрел. Одну стрелу возьми, чтобы добывать ппщу. Остальные завяжи в мой мешок и повесь его так, чтобы я мог смотреть на дверь. Иногда я буду говорить с тобой, но не часто.

Сестра опять обещала ему повиноваться.

Через некоторое время его грудь была захвачена воспалением.

— Теперь, — сказал он, — бери палицу и руби мне голову.

Она испугалась, но он сказал, чтобы она собралась с духом.

— Ударь! — сказал он, и на его лице была улыбка.

Собравшись с духом, она ударила и отрубила ему голову.

— Теперь, — сказала голова, — положи меня туда, куда я велел.

Испуганно она повиновалась всем ее приказаниям. Голова продолжала жить, она по-прежнему смотрела за жильем и приказывала сестре идти туда, где можно найти потребное для пищи мясо диких животных. Однажды голова сказала:

— Недалек тот день, когда я буду освобожден от этого положения, но прежде мне придется перенести много горьких бед. Так приказал всемогущий манито, и я должен терпеливо сносить свою судьбу.

На этом мы временно оставим голову.

В отдаленной части страны была деревня, населенная многочисленным и воинственным индейским племенем. В этой деревне жила семья: десять юношей — десять братьев. Весной того года младший из братьев начернил лицо и стал поститься. Его сны были благоприятны. Окончив свой пост, он тайно ночью пришел за братьями, так чтобы никто в деревне но смог подслушать или узнать, в каком направлении они собираются пойти. Правда, их барабан был слышен, но это было привычно для жителей деревни. Проделав все предварительные церемонии, младший брат сказал, что его видения были благоприятны и что он созвал братьев, чтобы спросить их, согласны ли они сопровождать его в военном походе. Они все согласились. Когда младший брат кончил говорить, третий по старшинству брат, известный своими странностями, схватил свою боевую палицу и вскочил.

— Да, сказал он, — я пойду, и вот как я поступлю с теми, с кем буду биться. — И он ударил но столбу, стоящему в середине жилища, и испустил воинственный клич. Другие обратились к нему и сказали:

— Тише, тише, Маджикивис, не шуми в чужом доме.

Тогда он сел на место. Тут все по очереди били в барабан и пели песни, и ночь закончилась пиром. Младший велел им не говорить ни слова женам об их измерении и тайком приготовиться к походу. Все обещали повиноваться, а Маджикивис — прежде прочих.

Время отправления подходило. Они условились собраться в назначенную ночь и немедленно выступить. Маджикивис сердито потребовал сшить ему мокасины. Несколько раз жена спрашивала его — зачем.

— Ведь у тебя на ногах совсем хорошие мокасины, — сказала она.

— Ну, скорее, скорее, — сказал он, — если тебе нужно знать зачем, то знай: мы идем в военный поход, поэтому торопись.