Ричард Длинные Руки — ландлорд - Гай Орловский

— Хорошо, — ответил я послушно. — Засыпайте. Я сейчас лягу.

Глава 14

С ней нельзя так, долбит в череп невидимый, но очень упорный дятел. Она заслуживает лучшего. Она заслуживает большего! Я не могу дать ей то, что сделает ее счастливой, а несчастной оставить ее не хочу.

Конечно, почему бы самому не жениться на ней и не зажить, приумножая добро. Она будет счастлива, да и в моих это интересах вроде бы... но благородство, как говорят классики, — это готовность действовать наперекор собственным интересам. Истинно благородны паладины, потому что всегда руководствуются высокой идеей, а не эгоистичными желаниями...

Да ладно, это все высокие слова, я же просто не хочу, чтобы ей хоть в чем-то и хоть когда-то было больно. Но мы оба — сильные звери. У нее, как и у меня, есть цель. И она тоже не станет приносить себя в жертву. А если и принесет, то будет чувствовать себя несчастной.

То есть сделать женщину счастливой нетрудно, трудно самому при этом остаться счастливым. А если думать только о своем счастье, то несчастливой будет она.

Я подбросил веточек в огонь, яркие языки пламени упали на ее нежное лицо с озабоченно сдвинутыми бровями. Голова кружится, сказываются постоянные переходы на запаховое и тепловое зрение. Я ощутил, что если вот так просижу ночь, то в самом деле не смогу подняться в седло.

Она тихонько что-то пробормотала во сне, когда я лег рядом и, одеяло короткое, обнял ее, подгреб ближе. Обнимая женщину, не помни ей крылья, вспомнил мудрость. У женщин крылышки куда более хрупкие, чем у нас.

От нее пахнет травами и запахом молодого зрелого тела, я чувствовал, как голова кружится сильнее, руки мои дрожат от жажды прижать к себе сильнее, ощутить мягкость и податливость, насладиться ее теплом...

Женщина любит ушами, вспомнил, мужчина — руками, собака — носом, и только кролик — тем, чем надо А я лежу в темном лесу с одинокой женщиной, которая даже не принадлежит ни моим друзьям, ни моим братьям, но я воздерживаюсь, идиот, дурак, сопляк, ссылаюсь на высокие принципы... Да что за принципы, если игнорируешь сильнейший и древнейший инстинкт, благодаря которому человек все еще существует!

Нет, сказало во мне, ни за что. Я выше. Инстинкт сильнее, а я выше. И даже сильнее, вот так. Потому что не поддамся. Чтобы поддаться — это как с горки покатиться, вместо того чтобы наверх карабкаться: ни силы, ни ума, ни характера не надо.

Я лежал, нежно и трепетно держа ее в объятиях, страшился шелохнуться, чтобы не разбудить, не испугать, в груди горькая гордость: легко быть самцом, трудно быть паладином, но я смог, как вдруг она вздохнула, шевельнулась, я замер, а она повернулась в кольце моих рук, в свою очередь обняла меня за шею.

Страшась даже дышать, я держал ее в руках, вдруг проснется, пусть ей снятся счастливые сны, я буду отгонять все тревожащее, я буду заботиться, буду беречь, охранять, я хочу, чтобы хотя бы во сне была счастливой...

Не открывая глаз, она приблизилась ко мне, ее горячие губы прижались к моим. Я все еще не верил, но ее длинные ресницы пощекотали мне кожу, и я, счастливо вздохнув, ответил на поцелуй с нежностью и страстью, изо всех сил сдерживая себя, ибо хотя она и вдова, но сексуальной жизни почти не знала, а та, какую знала, явно же привычно грубое и бесцеремонное, а я не могу так с женщиной, при виде которой так щемит и падает в пропасть мое сердце.

Я целовал ее губы, щеки, глаза, шею, медленно и бережно, чтобы не напугать резкими движениями, обнажил ее груди, горячие и полные, соски сразу затвердели и начали приподниматься розовыми столбиками.

Она этого, похоже, не знала, я чувствовал, как напряглась вся, пришлось долго ласкать и целовать, прежде чем успокоилась, поверила, что больно не будет, а я обнажил ее живот и тоже целовал со всей нежностью и, конечно же, всем умением, которые получаем из книжек еще в детстве, а потом приобретаем и шлифуем с девчонками своих компашек.

И потом, потом, она пыталась отталкивать мою голову, потому что я из времени, когда исчезло понятие разврата, распутства и прочих ужасных действий между мужчиной и женщиной, а напротив, все, что между мужчиной и женщиной в постели, — допустимо, приемлемо, нормально и любые ласки только приветствуются, а эрогенные зоны друг у друга знать надо... и не только знать.

Ее тело время от времени от испуга превращалось в камень, и снова я терпеливо и бережно раскачивал, фригидных женщин не бывает, и наконец оно стало мягким и нежным, разогрелось, я услышал частое горячечное дыхание, а ее ладони перестали отталкивать мою голову, а схватили с неожиданной силой и на пару секунд прижали к нежному набухшему лону.

Но на всякий случай я поразогревал ее еще, прежде чем накрыл своим телом. Она обхватила меня горячими руками, наши тела охватил жар, она улыбается напухшими губами. Я целовал ее, чувствуя горечь и ярость, что она, взрослая женщина, до сих пор знала половую любовь, больше похожую на изнасилование, и я теперь сделаю все, чтобы изгладить из ее памяти всю прошлую грубость ее мужа.

Ее руки сжали мои плечи, тело выгнулось навстречу, а затем я увидел, как из чистых фиолетовых глаз, сейчас потемневших от страсти, хлынули потоки слез, побежали по щекам. Она выпустила меня со слабым вздохом, руки безжизненно упали вдоль тела, губы вздулись еще больше, она неловко улыбалась, но слезы бегут и бегут по щекам.

— Прости, — услышал я легкий шепот. — Я не знаю, что со мной...

Я тихо поцеловал ее в уголок рта. Абсолютное большинство женщин так и не знает, что такое оргазм, времена такие. Это и все сопутствующее называется сладострастием, которое надо смирять, так учит церковь... вообще-то верно учит, вот Наполеон точно сказал, что великие умы избегают сладострастия, как мореплаватель избегает рифов. Потому и стал великим гением, что избегал, хотя баб у него хватало, но на этом деле не зацикливался, а слезал и шел работать дальше.

Она затихла в моих объятиях, я держал нежно и бережно, прислушиваясь к ее дыханию, стараясь угадать ее мысли и желания. Богат не тот, кто берет, а тот, кто дает. Я могу дать, при этом у меня не убудет, как этого не понимает большинство мужчин даже в моем срединном а что уж говорить про людей этого мира!

— Я сошла с ума, — шепнула она. — Мне нужно чтобы отец Киргелий наложил на меня тяжелую епитимью.

— За что?

— Я поддалась зову плоти.

— У тебя не было зова плоти, — ответил я шепотом. — Зов плоти у тебя вызвал я, так что себя не казни.

— Но я должна была противиться!.. А я не только не противилась... Мы согрешили. Это было сладострастие.

— Нет, — прошептал я нежно ей в розовое ушко. — Нет. Церковь говорит верно, однако... Кого-то сладострастие может подмять и лишить разума, а кого-то никогда и никак... Увы, мы оба из такого теста. Или из такой глины. Церковь против сладострастия, ибо, поддавшие ему, простые люди предают, грабят, убивают, лжесвидетельствуют... Но сильные люди наслаждаются своей плотью без страха, что станут ее рабами. Правда, и сильные не делают это открыто, даже не говорят, что нарушают церковные запреты... хотя на самом деле они не нарушают, там есть оговорка насчет сильных духом... Но перед простыми людьми приходится таиться, иначе и они восхотят таких же свобод, но у них нет воли сильных людей, потому простые в сладострастии сразу превращаются в животных...