Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм - Эллен Датлоу

Конечно же, этот нехитрый прием никого не мог обмануть, но последнее не имело значения. На юго-востоке города я была невидимкой — или чем-то очень на нее похожим — всего лишь белая девушка, недостаточно привлекательная для того, чтобы стоило ко мне приставать или пугать. Здоровенные, затянутые в кожу парни, охранявшие вход в «Бюро Находок», всегда встречали меня дружелюбно, хотя был там и отвратного вида вышибала, которого приходилось подкупать, когда наличными, а когда и грубыми ласками за дверью.

Но, попадая внутрь, я забывала обо всем. Мы с Дэвидом прилипали к бару, и на наши алкогольные талоны выменивали водку и тоник с апельсиновым соком. Быстро напивались, пропихивались сквозь толпу на верхний этаж, пока наконец не добирались до выгодной позиции над танцевальной площадкой. Дэвид тогда принимался высматривать кого-нибудь из своих знакомых, кому он нравился, и кто мог его заметить. В случае удачи он одаривал меня влажным поцелуем и, пошатываясь, удалялся. Я же оставалась на прежнем месте, продолжала пить и наблюдать.

Впервые это случилось во время нашей прогулки. Мы были то ли в «Бюро Находок», то ли в «Площади Вашингтона». Он ушел в туалет, а я сползла по стене, пытаясь глазами просверлить отверстие в своей собственной руке. Несколько человек, проходящих мимо, умудрились на меня наступить, однако ни одного извинения не последовало, впрочем, брани тоже. Через некоторое время я кое-как поднялась на ноги, проделала несколько шагов по коридору и затем обернулась.

Дверь мужского туалета была выкрашена «под золото». Ее покрывала сияющая пленка, распространявшая волны радужного сияния, такие же, как те, что дают капли бензина на поверхности воды. Из-за скученности людей в помещении она открывалась с трудом. Мне пришлось двигаться так, чтобы не мешать им входить и выходить. Я прижалась к стене и какое-то время тупо смотрела в пол, потом снова подняла взгляд.

Стена напротив меня исчезла. Я могла видеть, как мужчины справляли нужду, разговаривали, становились на колени, забивались вместе в кабинки, горбились у писсуаров, прикладывались к бутылкам из коричневого стекла. Я видела Дэвида в толпе у раковин. Склонив голову, он стоял ко мне спиной, как раз напротив зеркала, обрамленного маленькими круглыми лампочками, зачерпывал ладонью воду из-под крана и пил ее так, что его борода отливала серебром и пурпуром. Пока я смотрела, он медленно поднял голову и наконец уставился в зеркало. Его отражение смотрело прямо на меня, зрачки расширились так быстро, как капля чернил окрашивает воду в стакане, а на лице отразилась настоящая паника.

— Дэвид, — пробормотала я.

Стоявший за его спиной долговязый мальчишка с грязными светлыми патлами повернулся и тоже воззрился на меня, но совсем без страха. Его лицо исказилось гримасой. Он поднял руку и, смеясь, указал на меня:

— Poseur![60]

— Вот черт…

Я посмотрела наверх и увидела, что там, в коридоре, уже стоял Дэвид. Дрожащей рукой он мял сигарету, затем опустился на пол рядом со мной.

— Дерьмо, дерьмо, ты, ты видела — ты!

Я начала смеяться. В ту же секунду Дэвид присоединился ко мне. Мы упали друг другу в объятия, давясь истерическим хохотом, по лицам текли, смешиваясь с грязью, слезы. Я даже не заметила, что его сигарета прожгла дыру в моей любимой рубашке, не почувствовала, как она затем обожгла мне правую кисть, оставив рану с пенни величиной, в которую попала грязь, отчего боль не проходила несколько недель. Даже сейчас у меня еще есть этот шрам в форме глаза — белое плетение с алым зрачком, который, кажется, подмигивает, когда я сгибаю руку.

Где-то месяца через три после случившегося мы переехали в Квинстаун. Я, Дэвид, Марси и симпатичная, но совершенно бестолковая девица по имени Банни Флитчинс вскладчину оплачивали аренду. За две сотни долларов в месяц нашлась квартира, состоявшая из маленькой гостиной, ванной, двух крохотных спален и кухни, втиснутой в угол. Окна сих апартаментов выходили на парковку, забитую в основном разбитыми и раскуроченными «бьюиками». Все пропахло свежей краской и олифой. Когда мы впервые открыли морозилку, то нашли несколько пластиковых коробок «Зиплок», заполненных листами чистой бумаги. Вытащив их из холодильника и перенеся к свету, мы обнаружили, что высохшие ряды капель испещрили бумагу блеклыми серыми разводами.

— Это же «кислотные промокашки», — сказала я.

Мы обсудили открывшиеся перспективы, я предложила все выбросить. Марси со мной не согласилась. Банни хихикала, тряся головой. Наркотики она не принимала, да я ей никогда и не позволила бы это делать — все равно что поить «кислотой» ребенка.

— Отдайте-ка это мне, — сказал Дэвид. Он уселся на подоконник и курил, стряхивая пепел прямо на улицу, вернее, на все три грязных этажа под нами. — Я попробую, а потом мы вырежем из этого таблетки и продадим.

— Это должно стоить кучу денег! — радостно воскликнула Банни. — Одна таблетка обычно идет за доллар, но на концертах вы сможете продать дороже, может быть, даже по десятке баксов. — Она помахала в воздухе веером листов из одной пластиковой коробки. — Мы можем сделать на этом тысячи и тысячи долларов.

— Скорее, миллионы, — прибавила Марси.

Я покачала головой.

— А если это яд? Стрихнин, например. Я на такое не пойду.

— Почему нет? — насупился Дэвид. — Ты делаешь целую кучу всякой дряни.

— Я не буду этим заниматься хотя бы потому, что мы нашли все это здесь.

— Звучит разумно, — поддержала меня Банни.

Я выхватила у нее оставшиеся листы, зажгла одну из конфорок и поднесла бумагу к огню. Дэвид выругался и сорвал со своей головы платок.

— Какого черта ты делаешь?

Однако он тут же отпрянул в сторону, когда я направилась к окну и вышвырнула наружу охваченные пламенем листы. Мы стояли и смотрели, как они падали, парили в воздухе, словно алые и оранжевые лепестки тигровых лилий, обращались черными хлопьями, серым пеплом и, наконец, прозрачным дымком рассеивались в воздухе.

— Все исчезло! — завопила Банни, хлопая в ладоши.

У нас не было практически никакой мебели. У Марси в ее комнате стояли кровать и письменный стол в современном датском стиле. У меня, во второй спальне, был положенный прямо на пол матрац, который я делила с Дэвидом. Банни спала в гостиной. Раз в несколько дней она притаскивала разломанную коробку, подобранную на обочине дороги. После появления пятой такой «утвари» гостиная стала походить на один из тех ломбардов на Эф-стрит, которые за пятьдесят баксов втюхивают вам полный комплект мебели для комнаты, сделанной из алюминиевых трубок, и нам пришлось призвать свою соседку остановиться. Спала Банни на коробках, каждую ночь на разных. Впрочем, она не осталась с нами надолго. Вообще-то ее семья жила в Нортвесте, но у ее отца — профессора «Богослова» — была еще и квартира в «турецком квартале», и вскоре Банни переселилась к нему.

Семья Марси тоже жила неподалеку — в Александрии. Сама она была стройной красавицей со славянской внешностью, водопадом снежно-белых волос и глазами, горящими, как подводные прожекторы. Из всех нас только у нее была престижная работа — модель и одновременно администратор в самом дорогом салоне красоты в Джорджтауне. Но ранней весной она тоже решила, что гораздо лучше будет переехать обратно к родителям.

Мы остались с Дэвидом вдвоем. Он до сих пор посещал занятия в «Богослове». Обычно его подвозил кто-нибудь из других студентов, обитавших в Квинстауне, или же он добирался на автобусе, отходящем от забегаловки «Джайент Фуд» на Квинс-Чепл-роуд. В начале семестра ему захотелось сменить курс — вместо театра он стал изучать французский язык и литературу.

Я больше не пыталась выказывать стремление к учебе и не посещала занятий, отрабатывая несколько смен за прилавком — готовя пиццу или разливая пиво в ресторане Квинстауна. Питалась чаще всего там же и, когда приходили мои друзья, чтобы купить кружку-другую «Хайнекена», никогда не брала с них денег. Заработок составлял примерно шестьдесят долларов в неделю. Денег хватало только на то, чтобы выплачивать аренду и не отказывать себе в сигаретах, но я могла обходиться и этим. Проехать на автобусе по Дистрикт-лайн стоило восемь центов, еще пятнадцать уходило на проезд в недавно построенном метро. Ела я совсем немного. Фактически весь мой рацион составляли попкорн, сандвичи из ржаного хлеба с сыром, солониной и кислой капустой и сливочное мороженое с разными вкусностями, которыми меня подкармливал один симпатизирующий мне официант из «Американского кафе» в Джорджтауне, когда я шаталась по городу. У меня получалось даже сберегать достаточно для того, чтобы посещать дискотеки и «Атлантис» — клуб, расположенный на первом этаже третьесортной гостиницы на Эф-стрит, в доме № 930. Там еще только начинали собираться панки. Все оставшееся от заработанного уходило на спиртное и «Мальборо». Даже когда я была на мели, кто-нибудь неизменно делился со мной выпивкой и сигаретами, если же у меня оказывалась полная пачка, то я чувствовала себя «царем горы» — веселилась всю ночь напролет, под конец забредая в один из худших кварталов неподалеку от Дистрикта с парочкой баксов, припрятанных в ботинке. Правда, обычно после этого сидела без гроша в кармане.