Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006) - Валентина Полухина

Помните ли вы вашу первую встречу?

Очень отчетливо. Издательство "Penguin" только что выпустило сборник его избранных стихов[161], и по этому поводу был организован поэтический вечер. Читать Иосиф должен был в Вилльямс-колледже, на северо-востоке Массачусетса, где я тогда преподавал. Меня попросили почитать на презентации переводы его стихов. Я читал по-английски, Бродский — по-русски. И так свыше двух часов. Публика состояла из студентов колледжа и по меньшей мере двухсот русских или русскоязычных людей, приехавших послушать Иосифа аж из Нью- Йорка и Бостона. После чтений мы отправились ко мне домой, где была организована вечеринка — в те годы подобные мероприятия всегда сопровождались таким домашними вечеринками, — с участием студентов и преподавателей. Иосиф задержался позже остальных. Мы не говорили о литературе. Мы говорили о Второй мировой войне, о русских и немецких самолетах и танках, о солдатской униформе и, конечно, о стратегии и тактике. Он играл с моими котами. Мы оба интересовались подобного рода вещами, и этот обоюдный интерес стал мостиком к нашей дружбе. Если бы я попробовал тогда вовлечь его в разговоры о литературе, то мы вряд ли бы встретились еще когда-нибудь.

Находились ли вы под его влиянием?

В поэтическом смысле, думаю, нет. Но в человеческом — вне всякого сомнения. Взять хотя бы то, что он просветил меня по части русской истории XX века. До встречи с Иосифом я думал, что Ленин — хороший малый, которого предал Сталин, и что Троцкий — этакий строптивый ангел, и

так далее и тому подобное. Сейчас меня просто тошнит, когда я сталкиваюсь с подобным образом мыслей. Иосиф никогда не читал моралей, не разглагольствовал о советском тоталитаризме. Скорее он рассказывал о том, что пережил сам. О своих родителях. О друзьях, которые остались там. Он посоветовал мне прочитать воспоминания Надежды Мандельштам. Можете представить, что это было за открытие!

В статье "Song of the Atom"[162], написанной вами вскоре после смерти Иосифа, вы называете его одним из величайших писателей современности.

Совершенно очевидно, что Иосиф был одним из главных русских поэтов XX века. Но он также был одним из самых оригинальных и мощных представителей англоязычной художественной прозы XX века. Как ему это удалось — пусть в этом разбираются авторы бесчисленных кандидатских диссертаций, которые не заставят себя долго ждать. Бродский — писатель, обладающий исключительной самобытностью в двух языках и в двух литературных традициях. В этом смысле с ним сравним, на мой взгляд, лишь Джозеф Конрад. Конечно, именно русскость придает столько обаяния его эссе — одним из самых оригинальных из написанных на моем языке за последние пятьдесят лет. Я также уверен, что американский опыт Иосифа придавал еще одну грань его стихам, написанным, скажем, начиная с конца 1970-х и до самой смерти.

В России Бродский считается завершающим звеном в цепи великих русских поэтов ХХ века — Блока, Хлебникова, Цветаевой, Пастернака, Ахматовой. На Западе Бродский-поэт известен главным образом в переводе. Несмотря на это, ему удалось достичь значительного и влительного положения в литературной среде, особенно в США. Как вы это объясните?

Как вам прекрасно известно, формально образование Бродского насчитывает восемь классов средней школы. При этом он обладал необычайно широкими знаниями. Своеобразными, но чрезвычайно обширными. Ко всему, что он писал или говорил, Бродский подходил с совершенно неожиданной, глубоко оригинальной точки зрения. В официальной беседе или за дружеским столом одновременно проявлялись его невероятная образованность и абсолютная трезвость мысли. Он дружил с выдающимися писателями своего времени — Дереком Уолкоттом, Шеймасом Хини, Чеславом Милошем, Октавио Пасом, — и все они восхищались им и бесконечно его любили.

Вам известно, как беспощадно набрасывались на него английские поэты?

Кто-то послал мне гадкую, оскорбительную статейку Крейга Рейна, напечатанную в "Файненшл Тайме" (другого места не нашел!) две недели спустя после смерти Иосифа. Момент, выбранный Рейном для публикации, говорит сам за себя. Что до других английских поэтов, по разным поводам нападавших на Иосифа, то нужно их прочитать, чтобы лучше понять, что они имеют в виду. Хотя зачем? Кому есть дело до их нападок? Это касается и тех, кто в Америке отпускал в его адрес колкости. Пройдет десять-двадцать лет, и кто о них вспомнит?

Записывали ли вы когда-нибудь — в дневнике или на пленку — свои разговоры с Иосифом?

Никогда. Никогда не записывал разговоров с друзьями. Мысль о том, что можно проговорить вечер напролет, а потом прибежать домой и записать все, о чем говорилось, для потомков, отталкивает меня своим дурновкусием.

Переводили ли вы какие-нибудь стихи Иосифа?

Нет. В его "Collected Poems in English" я числюсь, наряду с ним самим, переводчиком нескольких стихотворений, но я помог лишь в мелочах: заменить одно слово на другое, отсюда запятую убрать, а сюда поставить, и всё в таком роде. Он попросил меня просмотреть рукопись "Watermark", его размышлений о Венеции. Разумеется, это больше, чем просто размышления о Венеции. На мой взгляд, этот текст помогает лучше понять стихи, которые Иосиф писал в последние годы жизни, — если не является вообще ключевым для их понимания. Так или иначе, мы встретились в Лондоне, в доме Дианы Майерс, чтобы обсудить рукопись. У меня было много предложений, но в процессе обсуждения я вдруг понял, что мой подход в корне неверен. Эта рукопись вряд ли нуждалась в какой бы то ни было правке. Иосиф написал "Watermark" по- английски. И у его английского было свое, очень отчетливое звучание. Это был английский, мастерский английский с русским акцентом, который и является одной из важнейших особенностей его прозы. С тех пор, стоило Иосифу попросить меня посмотреть стихотворение, которое он сам перевел, я старался не забывать о том, чтобы замечаний делать как можно меньше.

Ваш взгляд близок политике невмешательства в творческий процесс?

Да, именно так.

Научились ли американские поэты чему-нибудь у Бродского?

Может быть, вопрос следует сформулировать иначе: "Могут ли американские поэты научиться чему-нибудь у Бродского?" Я абсолютно уверен, например, что его друзья Уолкотт, Хини, Милош, Пас, а также американцы Энтони Хект, Ричард Уилбер и Марк Стрэнд (назову лишь нескольких) ответили бы "да". И хотя я не стану даже пытаться отгадать почему, полагаю, что подобный ответ мог быть вызван теми его особенностями, которые Иосифу пришлось преодолеть, чтобы стать тем, кем он в итоге стад. Его преданность поэзии, а затем и прозе была безгранична; ею можно было только восхищаться. Подозреваю, что рано или поздно начинающие поэты, которые должны изучать своих предшественников и ибо без этого не может быть поэтического роста, — станут читать Иосифа по-английски, так как он предельно (а порой и запредельно) раскрыл в своих переводах так же как в своих оригинальных стихах он до предела использовал возможности русского. По этой самой причине, не говоря уже о других причинах, его поэзия надолго останется фактором литературной жизни нашего времени. Иосиф сильно рисковал, взявшись переводить свои стихи на английский. Это вызвало, мягко говоря, противоречивые отклики. Сюзан Зонтаг, после смерти Иосифа, сказала то, что никогда не говорила ему при жизни: что его переводы были осколками его оригинальных стихов. Насколько мне известно, русского она не знает, поэтому, возможно, она повторила чужие слова. Как бы там ни было, я совершенно не согласен с этим мнением, хотя, не зная русского, не возьмусь утверждать, что переводы Бродского равновелики его оригинальным стихам. Мне просто кажется, что английские стихи Бродского являются не переводами в точном смысле слова, а — заимствуя у Роберта Лоуэлла термин, которым сам он определял свои версии иноязычных текстов, — подражаниями русскому оригиналу. Я готов поспорить, что из трехсот стихотворений, вошедших в состав собранных переводов Бродского, по меньшей мере шестьдесят — совершенно самостоятельные и первоклассные английские стихи. "Collected Poems in English" — это рассказ о романе русского писателя с английской речью. Бродский шаг за шагом осваивает ее, испытывает, требует от нее того, что никому в голову не приходило от нее потребовать, так скажем, с конца шестнадцатого века. Неудивительно, что одним из его домашних идолов был Джон Донн.

Удалось ли Бродскому достичь гармонии между его еврейским происхождением и его христианским взглядом на мир?

Я никогда не слышал о том, чтобы тут существовала какая-то дисгармония. Скорее всего, он просто не придавал этому большого значения. В данном случае слово "дисгармония" применимо скорее к особенному, парадоксальному, противоречивому отношению Иосифа к миру. Но это то, что нам дается свыше, не так ли? Кто из нас не пребывает в более или менее постоянной дисгармонии с окружающей нас жизнью?