История Первой мировой войны - Бэзил Гарт

В конечном счете ценность единственного морского «сражения» мировой войны оказалась ничтожна во всех отношениях. Установить какую-либо связь между этим сражением и окончательной и бескровной сдачей германского флота, последовавшей 2,5 года спустя, абсурдно, а говорить об этом смешно.

Если Ютландский бой мог воодушевить германцев искать решительного столкновения в открытом море, то вместе с тем он должен был и разочаровать их. Немцы выиграли первую ставку, поставив на свои линейные крейсера, а их превосходная артиллерийская стрельба дала им честь оказаться «вне конкурса». При второй ставке, их обошли, а поставив третью ставку, немцы выкинули несколько хитрых ходов, в итоге всего лишь сорвав игру.

Как молодое и еще неопытное создание, германский флот, безусловно, чувствовал себя слабее флота, который мог похвастаться непревзойденным списком побед и нельсоновскими традициями. Ютландский бой рассеял этот страх неопытного «новичка» перед известным «неизвестным».

Через 3 месяца германский флот вновь сделал смелую попытку захватить врасплох британцев. Под прикрытием воздушных дозоров германский флот 19 августа подошел почти вплотную к английскому побережью с целью обстрелять Сандерленд и этой приманкой заманить Гранд-флит в ловушку к югу, где его поджидали подводные лодки. Бой опять был сорван чрезмерной осторожностью и случайным происшествием. Один из передовых крейсеров Битти подорвался на мине, и Джеллико, подозревая, что впереди устроено новое минное заграждение, повернул обратно, в течение двух часов держа курс на север. Когда он вновь лег на юг, германский флот уже ушел. Уход его был вызван тем, что Шеер получил сообщение о приближении крупных британских сил. На самом деле с юга подходила эскадра легких крейсеров из Гарвича, и Шеер сгоряча решил, что это Гранд-флит. Если это было верно, то британский флот не только избегал западни, но в свою очередь угрожал теперь отрезать германский. Поэтому Шеер повернул домой.

Для британского флота было бы лучше, если бы Ютландский бой вовсе не происходил. Он безусловно подорвал в глазах союзников морской престиж Британии и поколебал доверие к нему в самой стране. Этому не могли помочь отдельные геройские поступки и тот факт, что Британия не потеряла своего господства на море. Господство это обеспечило неизбежное падение сил Германии и неспособность ее продолжать войну. Но победоносного, решающего морского сражения не было — а именно оно должно было помочь сократить тяжелый и дорогой процесс изнурительной бойни на суше. Ютландское сражение просто обеспечило то, что фактически уже было обеспечено и без сражения, поскольку британский флот и раньше сохранял свое пассивное превосходство сил.

Но это общие рассуждения. С технической же стороны Ютландский бой более интересен, хотя и дает меньше поводов для энтузиазма. Он продемонстрировал, что германские достижения в артиллерийском деле намного выше, чем это признавало общественное мнение в Англии. Сражение это заставляло также менее благоприятно думать о британской морской артиллерии.

В материальной части Ютландский бой показал, что Адмиралтейство и его технические советники не сумели предвидеть или использовать имеющийся опыт так же хорошо, как это удалось германцам. Помимо более низких бронебойных свойств британских снарядов, необходимо отметить и недостаточную защиту британских судов против пожаров — особенно против проникновения в пороховые погреба огня от взрывов в орудийных башнях. Именно это, по всей вероятности, стало причиной таинственной внезапной гибели «Куин Мэри» и «Индефатигебла». Возможно, это стало следствием такой конструкции линейных крейсеров, в которой часть брони принесена в жертву ради небольшого увеличения скорости. Быстроходность сама по себе в значительной степени косвенно дает защиту — но главным образом защиту обеспечивает уменьшение размеров цели из-за большей трудности для противника поразить ее. Таким образом, в этом смысле для эффективной защиты необходимо уменьшение размера, а не просто некоторое уменьшение брони ради выигрыша нескольких лишних узлов.

Тактическая сторона Ютландского боя вызвала гораздо больше критики и привела к большим противоречиям, чем техническая.

Критику основного замысла парировать труднее, чем критику фактического руководства этим боем. Пренебрежение моряков к изучению тактики, отсутствие морских тактических учебников и тайна, которой принято окружать скудные инструкции, всегда вызывали изумление у сухопутных военных, которые из истории и опыта хорошо знают, что гибкая тактика в армии является главным образом продуктом бесконечного размышления и дискуссии многих умов. La critique est la vie de la science.[91]

Изучающим военную историю известно, что попытка держать тактику в секрете губительна и ведет к гибели того, кто этим пользуется. Никакой тайной не была окружена тактика, при помощи которой Александр Македонский, римляне, монголы, Густав-Адольф, Фридрих Прусский и пехота Веллингтона неоднократно одерживали свои блестящие победы. Только беспримерная гармония в действиях, достигаемая частой практикой и взаимным пониманием, давала им такие преимущества, которых не мог добиться ни один соперник и подражатель. Секретность ведет к окостенению тактики; открытая дискуссия и критика — к гибкости и разумной инициативе подчиненных при встрече с неизвестным в боевой обстановке.

Самое существенное в критике морской тактики за время мировой войны заключается в том, что здесь недооценивался основной тактический принцип — гибкость. Более того, флот сражался при Ютландии как одно целое и действовал так, как действовали армии в донаполеоновские времена, пока Наполеон не развил системы самостоятельных дивизий. Тактически флот оказался безруким калекой. Поэтому, как бы искусно Джеллико ни маневрировал своим флотом, он не мог безусловно надеяться сковать противника. А сковывание противника — жизненно необходимая предпосылка к решающему маневру. Это действие дает двойное значение старой истине: «Разделяй и властвуй!». Британский флот, к сожалению, оказался слишком «единым и неделимым».

В первую очередь это и тяготело над Джеллико. Поэтому его руководство флотом 31 мая — если мы учтем всю неясность обстановки — может быть оценено как искусные, но чрезмерно осторожные действия.

В 1916 году неясность обстановки достигла своего предела, так как воздушная разведка не была еще соответствующим образом развита как корректив, к далеким дистанциям, возникшим благодаря прогрессу артиллерии.

Что касается часто критикуемого развертывания Джеллико на левом фланге, то оно, по всей вероятности, в данной обстановке было наиболее удачным, хотя восхваляющие это решение склонны проглядеть то обстоятельство, что проведено оно было не без помех (и здесь были теневые стороны). При таком развертывании крейсерам Битти требовалось больше времени, чтобы уйти с линии фронта. Таким образом они мешали ведению огня и вызвали ряд задержек — те же недочеты, которые были выдвинуты и против предложения Черчилля, развертывания из центра.

Уроки этой ночи были подытожены нами выше. Единственный оставшийся еще вопрос заключается в том, не следовало ли Джеллико воспользоваться предоставившейся возможностью предупредить попытку противника к прорыву, используя свои миноносцы наступательно, а не оборонительно, как довесок к боевому порядку?

Но если, не обращая внимания на всю критику, мы согласимся, что руководство боем Джеллико является безупречным мастерством, с чем соглашаются многочисленные поклонники флота, то это признание лишь усиливает убеждение: худшая ошибка Ютландского боя в том, что он вообще был затеян!

.

Глава седьмая

1917 год — НАПРЯЖЕНИЕ УСИЛИЙ

Несмотря на провокации, не прекращавшиеся в течение двух лет со времени инцидента с «Лузитанией», президент Вильсон продолжал придерживаться своей политики нейтралитета. Хотя его чрезмерное терпение и возмущало многих американцев, оно, по крайней мере, сплотило общественное мнение Америки и убедило народ в необходимости вмешаться в войну. Все это время президент старался своими речами и при посредничестве полковника Хауза, своего неофициального посланника, найти общий язык для разговоров о таком мире, на которые согласились бы пойти враждовавшие стороны.

Но все его попытки были заранее обречены на неудачу, так как Вильсон не понимал разницы между психологией народа в состоянии войны с кем-либо и народа, целиком втянутого в войну. Вильсон все еще мыслил понятиями обычной традиционной войны — войны двух правительств, — между тем как борьба давно уже втянула в свою орбиту целые нации, от мала до велика. Примитивные инстинкты уже разгорелись и, по его собственному выражению, оказались прикованы к механизированной колеснице Марса.