Наследие. Трилогия (ЛП) - Нора Кейта Джемисин

Толпа расступилась — и сомкнулась за моей спиной. Как жадный рот.

Я шла, прокладывая путь между прихлебателями, которые пытались вытребовать себе милости и светски щебетали, и между гораздо более серьезными и честными людьми, которые лишь одаривали меня холодными и издевательскими взглядами. Я сняла бокал вина с подноса официанта, осушила его, взяла другой, а потом вдруг разглядела высокую застекленную арку. Молясь, чтобы стеклянные двери открывались, а не оказались декоративными, я прошла туда и обнаружила, что они и впрямь вели на свежий воздух — то есть в широкий двор, где уже собрались гости (к счастью, немного), чтобы подышать магически подогретым ночным воздухом. Я прошла мимо них, уловив шепотки, но по большей части никто не обратил на меня внимания — они интриговали. Или соблазняли. Или что там кто делает, когда устраивают балы и люди расползаются по углам, чтобы обстряпать свои делишки. Я встала у парапета — просто потому, что некуда было дальше идти, — и долго стояла, пытаясь убедить руку не дрожать — ведь надо же как-то допить вино.

И тут чья-то рука накрыла мою ладонь и помогла удержать бокал в равновесии. Я поняла, кто это, еще до того, как от холода онемела шея.

— Они хотят сломать тебя этой ночью, — тихо сказал Ночной хозяин.

Его дыхание шевелило волосы, щекотало ухо, кожу покалывало — ее тревожили сладостные, сладостные воспоминания… Я прикрыла глаза. Как хорошо, что в мире есть такие простые вещи, как желание…

— У них, кстати, получается, — ответила я.

— Нет. Киннет воспитала тебя иначе. Ты выдержишь.

И он забрал у меня бокал и поднял его так, что хрусталь скрылся из виду. Неужели хочет выпить сам? Потом он вернул бокал. На месте белого — какого-то выдержанного, но невероятно легкого, бесцветного, с выраженным цветочным вкусом — плескалось красное, причем такое темное, что казалось черным в полусвете, едва озарявшем балкон. Я подняла бокал и посмотрела на просвет — звезды еле-еле проблескивали сквозь линзу колышущегося роскошно-бордового цвета. Пригубив, я поежилась — вкус вина разлился по языку. Сладкое, но с ноткой почти металлической горечи. И с солоноватым послевкусием, словно слизнул слезинку.

— И мы сделали тебя стойкой, — проговорил Нахадот.

Его губы касались моих волос. Он обхватил меня и крепко прижал к себе. Я невольно расслабилась.

Пошевелившись в кольце его рук, я приобернулась и — застыла в изумлении. На меня смотрел человек, совсем не похожий на Нахадота! Во всяком случае, такого облика я у него еще не видела. Выглядел он настоящим человеком, пожалуй, амнийцем, с серовато-светлыми, коротко, почти как у меня, стриженными волосами. Миловидный, но это было совсем не то лицо, которое он надевал ради меня, и не то, что придумала для него Симина. У этого амнийца было лицо как лицо. Обычное. И одежда обычная — белая. И вот это белое изумило меня так, что я стояла с открытым ртом и не могла вымолвить ни слова.

А Нахадота — я чувствовала его, несмотря на незнакомую личину, — все это забавляло.

— Видишь ли, Владыку Ночи не приглашают на праздники слуг Итемпаса.

— Я просто не думала… — пробормотала я и дотронулась до его рукава.

Обычная ткань — тонкая, искусной выделки. На Нахадоте элегантно сидел… военный мундир? Что-то в этой куртке было такое военное. Я потрогала его и страшно разочаровалась, потому что материя не свернулась вокруг моих пальцев, здороваясь.

— Я создал субстанцию, из которой родилась вселенная. Неужели ты думаешь, что для меня белые нитки — это нечто запредельно сложное?

Я весело рассмеялась шутке… Шутке?! И тут я снова так удивилась, что даже перестала смеяться. Раньше он не шутил. К чему бы это?

А он погладил меня по щеке, резко посерьезнев. И меня поразило, что хотя он пытался выглядеть как человек, он вовсе не походил на себя дневного. Внешне он человек — но движения, скорость, с которой на лице сменялись выражения, глаза — все это выдавало его подлинную природу, скрывавшуюся под маской. Странно, что другие люди на балконе этого не видят — и не разбегаются в стороны с дикими криками. Ну как же, Ночной хозяин — здесь, в двух шагах от гостей!

— Мои дети думают, что я безумен, — проговорил он, нежно поглаживая мою щеку. — Курруэ считает, что, поставив все на тебя, я слишком рискую. Она права.

Я нахмурилась, ничего не понимая.

— Но моя жизнь по-прежнему принадлежит вам. Я не нарушу уговора — хотя и не сумела выиграть состязание наследников. Вы добросовестно выполняли договор.

Он вздохнул и, к моему удивлению, наклонился, и наши головы соприкоснулись.

— Даже сейчас ты говоришь о своей жизни, как о товаре. О чем-то, что можно приобрести в обмен на нашу «добросовестность». Но мы поступили с тобой отвратительно.

Я стояла и не знала, что ответить, настолько меня потрясли его слова. И тут меня посетило нечто похожее на озарение: а ведь Курруэ именно этого и боялась. Ее пугало в Нахадоте обостренное, но переменчивое чувство чести. Он начал войну, чтобы излить свое горе после гибели Энефы, он стал рабом и обрек на рабство детей — только потому, что из чистого упрямства отказывался простить Итемпаса. Он мог бы иначе повести себя с братом — и тогда вселенной бы не грозила гибель, а тысячи людей и богов остались бы в живых. Но такова уж природа Ночного хозяина: если ему что-то дорого, он ведет себя неразумно и совершает безумные поступки.

И вот теперь оказывается, что я ему дорога.

Это льстит. Но и пугает. Я даже представить себе не могла, что он может сделать в подобных обстоятельствах. А самое главное, я поняла, каковы будут последствия. Через несколько часов я умру, а он останется оплакивать меня — вечно.

Странно. Но от этой мысли у меня сжалось сердце.

Я взяла его лицо в ладони и вздохнула, прикрывая глаза, — хотела почувствовать то, что скрывалось за маской.

— Мне очень жаль, — сказала я.

Мне и впрямь было очень, очень жаль его. Я не хотела причинять ему боль.

Он не двинулся, и я тоже стояла неподвижно. Как же хорошо вот так прижаться, опереться — и отдохнуть в кольце его рук. Все это было иллюзией, но впервые за долгое время я чувствовала себя в безопасности.

Я не знаю, сколько мы стояли на том балконе, но мы оба услышали, что теперь играет другая музыка. Я выпрямилась и осмотрелась: те немногие гости, что прогуливались по дворику, ушли. Значит, уже полночь — и время главного танца. Главного события вечера.

— Хочешь пройти в зал? — спросил Нахадот.

— Конечно нет. Я хочу остаться здесь, с тобой.

— Этот танец посвящен Итемпасу.

Я непонимающе поглядела на него:

— А мне-то что?

Он улыбнулся, и мне разом стало теплее на душе:

— Неужели ты отвернулась от веры предков?