Земля обетованная - Барак Обама
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В обмен на хлопоты Питера мы завершили встречу, принеся торт в честь его сорокового дня рождения. Когда люди собрались вокруг стола, чтобы посмотреть, как он задувает свечи, рядом со мной появился Гулсби — чье твидовое имя всегда казалось несочетаемым с его внешностью Джимми Олсена, жизнерадостным юмором и твингом из Вако, штат Техас.
"Это определенно худший брифинг, который получал любой будущий президент со времен Рузвельта в 1932 году!" — сказал он. Он говорил как мальчик, впечатленный видом особенно ужасной раны.
"Гулсби, — сказал я, — это даже не самый худший брифинг на этой неделе".
-
Я шутил лишь наполовину; за исключением экономических брифингов, я проводил большую часть своего переходного периода в комнатах без окон, узнавая секретные подробности об Ираке, Афганистане и многочисленных террористических угрозах. Тем не менее, я помню, что покидал совещание по экономике скорее воодушевленным, чем подавленным. Полагаю, что часть моей уверенности была связана с адреналином после выборов — непроверенная, возможно, бредовая вера в то, что я справлюсь с поставленной задачей. Я также чувствовал себя хорошо в команде, которую собрал; если кто-то и мог найти нужные нам ответы, то, как я полагал, эта группа.
В основном, однако, мое отношение было необходимым признанием того, как складываются жизненные судьбы. Учитывая все, что выпало мне во время кампании, я вряд ли мог теперь жаловаться на плохие карты, которые нам сдали. Как я не раз напоминал своей команде в течение следующих нескольких лет, американский народ, вероятно, не рискнул бы избрать меня, если бы ситуация не вышла из-под контроля. Теперь наша задача заключалась в том, чтобы правильно выстраивать политику и делать то, что лучше для страны, независимо от того, насколько жесткой может быть политика.
Во всяком случае, так я им говорил. В частном порядке я знал, что политика будет не просто жесткой.
Они собирались быть жестокими.
В дни, предшествующие инаугурации, я прочитал несколько книг о первом сроке Рузвельта и реализации Нового курса. Контраст был поучительным, хотя и не в лучшую для нас сторону. К моменту избрания Рузвельта в 1932 году Великая депрессия продолжалась уже более трех лет. Четверть страны была безработной, миллионы людей нищенствовали, а трущобы, усеивавшие американский пейзаж, обычно называли "Гувервиллями" — справедливое отражение того, что люди думали о президенте-республиканце Герберте Гувере, которого Рузвельт собирался заменить.
Трудности были настолько масштабными, а политика республиканцев настолько дискредитирована, что когда во время четырехмесячного переходного периода между президентствами произошла новая волна банковских краж, Рузвельт решительно отверг попытки Гувера заручиться его помощью. Он хотел убедиться, что в сознании общественности его президентство ознаменовало собой чистый перелом, не запятнанный прошлыми промахами. И когда, благодаря удаче, экономика подала признаки жизни всего через месяц после его вступления в должность (еще до того, как его политика была введена в действие), Рузвельт был счастлив не разделять заслуг предыдущей администрации.
Мы, с другой стороны, не собирались пользоваться преимуществами такой ясности. В конце концов, я уже принял решение помочь президенту Бушу в его необходимых, хотя и дико непопулярных мерах реагирования на банковский кризис, положив руку на пресловутый окровавленный нож. Я знал, что для дальнейшей стабилизации финансовой системы мне, скорее всего, придется делать еще больше того же самого. (Мне уже приходилось выкручивать руки некоторым демократам из Сената, чтобы они проголосовали за выделение второго транша TARP в размере 350 миллиардов долларов). По мере того, как избиратели наблюдали за ухудшением ситуации, которое, по словам Ларри и Кристи, было практически гарантировано, моя популярность — вместе с популярностью демократов, которые теперь контролировали Конгресс, — несомненно, падала.
И несмотря на потрясения предыдущих месяцев, несмотря на ужасающие заголовки начала 2009 года, никто — ни общественность, ни Конгресс, ни пресса, и (как я вскоре обнаружил) даже эксперты — не понимал, насколько хуже будут обстоять дела. Правительственные данные того времени свидетельствовали о тяжелой рецессии, но не о катастрофической. Аналитики "голубых фишек" предсказывали, что уровень безработицы достигнет 8 или 9 процентов, даже не представляя, что в конечном итоге он достигнет отметки в 10 процентов. Когда через несколько недель после выборов 387 в основном либеральных экономистов направили письмо в Конгресс, призывая к активному кейнсианскому стимулированию, они назвали цену в 300–400 миллиардов долларов — примерно половину того, что мы собирались предложить, и хороший показатель того, что даже самые тревожные эксперты оценивали состояние экономики. Как описал это Аксельрод, мы собирались попросить американскую общественность потратить почти триллион долларов на мешки с песком для урагана, который бывает раз в поколение и о приближении которого знали только мы. И как только деньги будут потрачены, независимо от того, насколько эффективными окажутся мешки с песком, многие люди все равно будут затоплены.
"Когда дела идут плохо, — сказал Экс, идя рядом со мной, когда мы покидали декабрьскую встречу, — никого не волнует, что "могло быть и хуже". "
"Ты прав", — согласился я.
"Мы должны выровнять ожидания людей", — сказал он. "Но если мы слишком сильно напугаем их или рынки, это только усилит панику и нанесет еще больший экономический ущерб".
"Опять верно", — сказал я.
Экс обреченно покачал головой. "Это будут чертовски тяжелые промежуточные выборы", — сказал он.
На этот раз я ничего не сказала, восхищаясь его случайной, почти восхитительной способностью констатировать очевидное. Как бы то ни было, у меня не было возможности думать так далеко вперед. Я должен был сосредоточиться на второй, более насущной политической проблеме.
Нам нужно было срочно провести законопроект о стимулировании экономики через Конгресс, а Конгресс работал не очень хорошо.
В Вашингтоне, как до моего избрания, так и во время моего президентства, была распространена ностальгия по ушедшей эпохе двухпартийного сотрудничества на Капитолийском холме. И правда в том, что на протяжении большей части периода после Второй мировой войны линии, разделяющие политические партии Америки, действительно были более подвижными.
К 1950-м годам большинство республиканцев смирились с нормами здравоохранения и безопасности времен Нового курса, а на северо-востоке и среднем западе появились десятки республиканцев, придерживавшихся либеральных взглядов в таких вопросах, как охрана природы и гражданские права. Южане, тем временем, составляли один из самых мощных блоков Демократической партии, сочетая глубоко укоренившийся культурный консерватизм с непреклонным отказом признать права афроамериканцев, которые составляли большую часть их электората. Поскольку мировое экономическое господство Америки было неоспоримым,
