Ересь Хоруса. Омнибус. Том II (ЛП) - Абнетт Дэн

За Себеллой следовала пара сгорбленных сервиторов биологис, связанных с ней множеством шипящих шлангов и питательных трубок. Оба были лишены зрения при помощи яда и оснащены множеством имплантированных контрольных устройств, а также булькающих и посвистывающих цилиндров с питающими гелями, составами против старения и восстанавливающими культурами клеток, изъятых у выращенных в баках новорожденных.

Чтобы снять с хрупких костей Себеллы излишнюю нагрузку, с ее скелетом было хирургически соединено затейливое приспособление с суспензорными полями, экзокаркасом и волоконными мышечными пучками.

— Лучше бы тебе оказаться правой, — бросила Ликс, разглаживая свое платье с бронзовыми пластинами и поправляя прическу. — В этом не будет смысла, если он не более чем зверь или овощ.

Когда-то Ликс была замужем за Альбардом, однако нарушила свои клятвы, не успел он еще надеть на нее обручальное кольцо. Хотя связь Рэвена и Ликс устроила их мать, однако Себелла питала к дочери безграничное презрение, которое Рэвен мог объяснить только завистью к ее очевидной молодости.

— Это не будет бессмысленно, — произнес он, заткнув обеим рот прежде, чем они успели вступить в очередную из своих излишне частых перебранок. Болезненное лицо матери исказило выражение, которое, по его предположению, означало улыбку, однако было сложно сказать наверняка. — Прошло столько времени, и мне хочется увидеть выражение его глаз, когда я скажу, что убил его отца.

— Твоего отца тоже, да и моего, — заметила Ликс.

Рэвен покинул утробу матери на считанные минуты раньше Ликс, но порой казалось, что это были десятки лет. Сегодня был как раз такой день.

— Я в курсе, — сказал он, остановившись перед верхней площадкой башни. — Я хочу, чтобы с одной стороны он видел женщину, которая заняла место его матери, а с другой свою бывшую жену. Хочу, чтобы он знал, что все, принадлежавшее и полагавшееся ему, теперь мое.

Ликс взяла его под руку, и его настроение улучшилось. Еще с того времени, когда они были грудными детьми, она знала его состояние и желания лучше, чем он сам. Для любящего ее народа, она сохраняла красоту и форму благодаря гимнастике и искусным омолаживающим процедурам.

Рэвену было известно больше.

Многие из долгих отлучек его жены в тайные долины Луперкалии проходили в кошмарных хирургических процедурах, которые проводил Шаргали-Ши и его ковен андрогинных культистов Змеи. Рэвен был свидетелем одной из этих операций, ужасного смешения хирургии, алхимии и плотского ритуала, и дал клятву более этого не повторять. Змеепоклонник утверждал, что управляет Врил-йа, силой Змеиных Богов, которым поклонялись по всему Молеху в прежнюю эпоху. Рэвен не знал, правда это или нет, но результаты говорили сами за себя. Хотя Ликс было около шестидесяти пяти, ей легко можно было дать менее половины этого возраста.

— Змеиные луны набирают полноту, — произнесла Ликс. — Скоро Шаргали-Ши созовет Врил-йаал на собрание.

Рэвен улыбнулся. Шестидневная вакханалия с пьянящими ядами и гедонистическими сплетениями в тайных храмовых пещерах была именно тем, что ему требовалось, чтобы облегчить предстоящее бремя управления планетой.

— Да, — отозвался он с ухмылкой предвкушения, и почти что перескочил последние несколько ступеней.

В проходном вестибюле верхних покоев царил мрак, и двое Стражей Рассвета, стоявших на часах у дверей впереди, казались лишь темными силуэтами. Несмотря на скудное освещение, Рэвен узнал обоих — солдаты из личной охраны его матери. Он задумался, не делили ли они с ней ложе, и по тому, как они заметно отводили глаза, счел, что это более чем вероятно.

Когда Рэвен приблизился, они отступили в сторону. Один отворил перед ним дверь, второй низко поклонился. Рэвен важно прошествовал между ними и двинулся по богато убранным передним, медицинским нишам и наблюдательным камерам.

Перед входом в личные покои Альбарда их ожидало трое взволнованных сакристанцев. Все они носили красные одеяния, подражая своим хозяевам из Механикума, были утыканы бионикой и смердели потом и смазкой. Не совсем Культ Механикум, но слишком измененные, чтобы считать их людьми. Если бы они не знали наизусть, как обслуживать рыцарей, Рэвен бы еще много лет назад призвал бы к их уничтожению.

— Мой господин, — произнес один из сакристанцев. Рэвену казалось, что этого звали Онак.

— Он знает? — спросил Рэвен.

— Нет, мой господин, — ответил Онак. — Ваши указания были совершенно определенны.

— Хорошо, ты умелый сакристанец, и мне было бы неприятно свежевать тебя заживо.

Рэвен толкнул дверь, и все трое сакристанцев быстро отодвинулись в сторону. Вырвавшийся изнутри воздух был затхлым и душным, он смердел мочой, кишечными газами и безумием.

Возле тусклого камина, который был целиком голографическим, стоял глубокий диван с прогнувшейся скамеечкой для ног. На диване сидел человек, который выглядел достаточно старым, чтобы быть дедом Рэвена. Лишенный доступа к солнечному свету и хирургическим процедурам, омолаживавшим его единокровного брата, Альбард Девайн представлял собой жалкое существо, череп которого был лишен волос и бледен, словно новорожденный червь.

До того, как разум Альбарда надломился, его тело было крепким и коренастым, но теперь он стал не более чем иссохшим живым мертвецом с сухой, как пергамент, плотью, осевшей на каркасе из перекошенных костей.

Прямо сказать, раньше Альбард обладал жестокой красотой, той холодной грубостью, которой люди ожидают от короля-воина. Этого человека уже давно не было. Из студенистых ран, в которые превратились рубцы ожогов, полученных им при достижении зрелости, на длинную бороду сочился желтоватый гной. Слипшаяся от слизи и остатков пищи борода доходила Альбарду почти до пояса, а уставившийся на огонь единственный глаз был желтым и покрытым млечными катарактами.

— Это ты, Онак? — спросил Альбард дрожащей пародией на голос. — Должно быть, огонь гаснет. Мне холодно.

Он даже не понимает, что это голограмма, — подумалось Рэвену, и уверенность матери, будто единокровный брат будет в состоянии относительного просветления, показалась ему безнадежной.

— Это я, брат, — произнес Рэвен, подходя к дивану. Запах гнили усилился, и он пожалел, что не захватил флакон с корнем цебы, чтобы подносить к носу.

— Отец?

— Нет, идиот, — сказал он. — Слушай внимательно. Это я, Рэвен.

— Рэвен? — переспросил Альбард, беспокойно заерзав на диване. В ответ на его движение внизу что-то зашелестело, и Рэвен увидел толстое змеиное тело Шеши. Последняя оставшаяся нага его отца перемещалась с кожистым поскрипыванием, в клыкастой пасти мелькал раздвоенный язык. Шеше было уже больше двух столетий, ей оставались считанные годы, она почти ослепла, а длинное чешуйчатое тело уже начинало костенеть.

— Да, брат, — произнес Рэвен, опускаясь на колено рядом с Альбардом и неохотно кладя тому руку на колено. Ткань покрывала была жесткой и покрытой коркой, но Рэвен почувствовал под ней хрупкие, птичьи кости. Из-под покрывала потянулся омерзительный дымок, и Рэвен почувствовал, как у него к горлу подкатывает тошнота.

— Я не хочу, чтобы ты тут находился, — сказал Альбард, и Рэвен ощутил трепет надежды, что единокровный брат хотя бы приблизительно в здравом уме. — Я велел им тебя не впускать.

— Я знаю, но мне есть, что тебе сказать.

— Я не хочу этого слышать.

— Услышишь.

— Нет.

— Отец мертв.

Альбард, наконец, удосужился посмотреть на него, и Рэвен увидел в глянцево-белом бесполезном глазу собственное отражение. Аугметика давно уже перестала функционировать.

— Мертв?

— Да, мертв, — подтвердил Рэвен, подаваясь вперед, несмотря на окружавшие Альбарда гнилостные миазмы. Единокровный брат моргнул своим единственным глазом и посмотрел ему через плечо, теперь заметив, что в комнате присутствуют и другие.

— Кто еще здесь? — произнес он, и в его голосе послышался внезапный испуг.

— Мать, моя мать, — ответил Рэвен. — И Ликс. Помнишь ее?