Добронега - Владимир Романовский

– Спрашивай за воротами. Впрочем, сейчас я сделаю так, чтобы пустили. Перестань таращиться на рукоять. Это я всадил сверд, в ярости. А потом придающая силы ярость прошла, и обратно вытащить его я в один прием не смог.

– Но ведь…

– Что?

– Ты хотел сегодня же послать меня в Полонию.

– Разве?

– Да.

– Зачем?

– Чтобы вместе с Мешкой ехать в Сигтуну.

– Да, действительно. Не к спеху сейчас, – ответил Эймунд с досадой. – И вообще не нужно. Судя по поведению князя, он больше не нуждается в наших услугах. И его союзники – не наши союзники. Поэтому – не нужно. Перестань таращиться на рукоять!

– Свадьбы не будет?

– Не будет. Во всяком случае, ее не будет сейчас. С Болеславом очень трудно договориться без посредничества Святополка. Вот и имей дело со славянами. Кстати, когда будешь брать плотника… постарайся, чтобы об этом не узнали люди Ярослава.

– Постараюсь, – ответил радостно и тихо Рагнвальд. – А зачем, позволь спросить?

– Что это ты расцвел вдруг? … Зачем… Мало ли с кем понадобится нам в ближайшее время искать союза.

– Не понял.

– И не надо. Езжай и делай, что велено.

– А ты?

– А я побуду с князем. Прослежу, чтобы он не напутал чего, не натворил дел. Славяне – очень ненадежный народ.

– А все-таки, если я в детинце ничего не узнаю?

– Спрашивай за воротами. Не мне тебя учить. Иди. Нет, подожди. Ты заметил ухаря, который рядом со Святополком стоит?

– Да.

– Будешь выходить, глянь ему в лицо. Запомни его хорошо. Запомни надолго. Его нужно будет обязательно найти. Не сейчас, а потом. Но найти обязательно. Мне необходимо будет с ним поговорить.

Рагнвальд кивнул и пошел к двери. По пути он чуть не споткнулся о торчащую из земляного пола рукоять.

***

Подкреплений не было. Ярослав на них и не рассчитывал так скоро. Гонец доложил, что Святополк переправляет часть войска через Днепр всего в трех аржах к югу, намереваясь, очевидно, заступить на юго-западный хувудваг. Ярослав и Жискар забрались на стену детинца. Да, перемещения на юге действительно имели место.

– Запереть, что ли, ворота? – размышлял Ярослав вслух. – А, Жискар? Выстоим до прибытия подкреплений?

– Большой город какой, – сказал Жискар рассеянно. – Красивый … Есть красивые женщины … А городскую стену нужно строить из камня.

– Да, – согласился Ярослав. – Именно. Что ж, посылай биричей, пусть собирают народ на торге.

– На торге? – удивился Жискар. – Что есть торг?

– Foire, – объяснил Ярослав. – Э… Le… la? … marche.

– О! Это который внизу?

– Да, на Подоле. Иди, иди. Через два часа чтоб все собрались. Сколько тут жителей? Тысяч семьдесят, восемьдесят. Поместятся.

***

Морковник Грыжа, живший неподалеку от Подола и услышавший от сиплого бирича, что князь будет нынче же говорить на торге, вернулся в дом, съел обед, без излишней жестокости побил жену, приговаривая «А вареники-то перепрели, хорла, перепрели вареники-то», умылся наскоро и проследовал на торг. Народу было ужас сколько, и Грыже, человеку в принципе не злому, но увлекающемуся, пришлось действовать плечами, локтями, и даже коленями, чтобы пробить себе путь в первые ряды. Удивительно, как в городе умещается столько разного народу, думал Грыжа, придерживая рукой кошелек в кармане портов, чтобы не украли. И все разные. Вот стоят сынки боляр, держат в руках пучки укропа – это чтобы досадить новым властям, мол, вот при Добрыне, отце народном, было замечательно, а теперь вон чего. Вот просто тупые ремесленники. Вот старики и старухи, им близко не подойти, они немощны. Вон священники в длинном. Вон купцы. Как много всяких. Вон холопы. Да. А вот и князь. Ишь как едет на коне, с ратниками. Интересно, слезет он с коня, перед тем, как говорить, или нет? Грыжа тронул за плечо стоящего рядом ремесленника.

– Три медяка закладываю, братец, что князь не слезет с коня.

– Пес ети твою мать, – взволновался ремесленник. – Напугал! Чего ему слезать?

– На ногах-то говорить удобнее.

– Это тебе удобнее, потому у тебя коня нет.

– Люди добрые, киевляне, дети мои! – крикнул князь и спрыгнул на землю.

– Видишь? – сказал Грыжа.

– Так он сначала заговорил, а только потом слез.

– Нет, ты проиграл.

– Нет, не проиграл.

– Три медяка проиграл.

– Мы не договаривались.

– Нет, договаривались.

Кругом заинтересовались спором.

– Дети мои, – сказал Ярослав. – Сюда идет Святополк с тысячами воинов. Город не удержать, да и не хочу я, чтобы жители Киева гибли понапрасну. Мы уйдем без боя, но вернемся. Мы дадим Святополку бой, но не в Киеве. Киев слишком хорош для этого. Дети мои, оставляю я вам киевскую казну нетронутой, дабы не наложил на вас Святополк дань непосильную, найдя ее пустой.

– Пусть катится обратно к своим астерам, – сказали в толпе не очень громко.

Где-то захихикали. Никому и в голову не пришло, что Ярослав мог услышать. Но он услышал.

– Дети мои, – сказал Ярослав, качая головою. – Я плоть от плоти вашей.

Никто не понял, что это реплика на сказанное в толпе.

– … И Святополк тоже. Я хочу, чтобы вы жили хорошо. Святополк тоже этого хочет. Разница лишь в том, что я знаю, как это устроить, а Святополк не знает. Я не хочу кровопролития на ваших улицах, и потому ухожу. Святополк хочет, и потому идет сюда.

Те, кто все еще слушал князя, переглянулись в недоумении – к чему это он?

Что-то я не то говорю, подумал он. Или они как-то не так реагируют. Тупые. «Не говори народу всякую истину…» вспомнил он. Ага. Нужно говорить так, чтобы было интересно народу. Сказку им рассказать, что ли. В истории не было еще правителя, который, вместо речей, всем надоевших и в конечном счете бессмысленных, рассказал бы народу сказку. Или прочел бы какие-нибудь вирши. Не стать ли первым? Впрочем, нужно оставить здесь о себе хорошее впечатление. А вирши не все любят, да и сказки тоже. Говорят, что народ – как дети. Врут. Народ – как баба капризная. Сколько дней Святополк их тут поил? Мне докладывали, да я запамятовал. Не больше четырех.

Морковнику Грыже попали локтем в ребро. Он хотел уже было высказать возмущение по этому поводу, но тут увидел, что попавший – печенежский подросток лет четырнадцати. Подросток знал, что попал именно локтем именно в ребра Грыже, и попал потому, что привык передвигаться в пространстве экспансивно, не заботясь о том, причиняют ли его методы передвижения неудобство другим, и извиняться не собирался. Грыжа промолчал.

– Всех хозяев крогов прошу пожаловать в детинец, – сказал Ярослав. – Плачу им вперед, пусть поят всех желающих бесплатно следующие пять дней. Не забывайте меня, дети мои. Надеюсь…

Восторженный гул раздался повсюду и заглушил последние слова, «…мы встретимся еще раз. Да благословит вас всех Создатель».

Морковник Грыжа обрадовался доброй вести вместе со всеми, но радость его омрачена была ноющими ребрами. Не очень сильно они и ныли, но Грыжа чувствовал себя униженным. Славянского подростка он тут же оттаскал бы за уши, а с печенегами связываться опасно. Вот, вроде бы, Ярослав их усмирил – но Ярослав уезжает. Морковник топтался на месте, а толпа валила мимо него, в основном к крогам. Кто-то наступил ему на ногу. Грыжа повернул голову, увидел какого-то тощего ремесленника, совсем замухрышку, и рассвирепел. Взяв наступившего за грудки, он закричал страшно:

– Ты что же это не смотришь, куда ковыляешь, метелкина жила? А? А?! Ты куда со своим ликом звериным вперся, топаешь честным людям по ногам, а? Вот из-за таких, как ты, и страдает народ!

Он ударил ремесленника наотмашь, и еще раз. Их бросились разнимать, то есть, отрывать Грыжу от ремесленника. Разняли.

– Вот, посудите, люди добрые, – сказал Грыжа. – Вот я стою, никого не трогаю, а он намеренно мне на ногу наступает. Идет, не смотрит. Мол ежели он ремесленник, а я морковник, то наплевать ему. А морковники не хуже ремесленников!

– Это как сказать, – заметил кто-то. – Разные бывают морковники. И разные ремесленники. Я вот знал одного ремесленника, так он такая сволочь был, хоть плачь.

– А я морковников знал целых три, – заметил кто-то еще. – И тоже сволочи, каких поискать.

Заспорили об этом. Какая-то баба сказала, что все они хороши, и ремесленники, и морковники, походят, поедят, попьют, перины подавят, да потом и бросят. Тут же подключились еще несколько баб, со сходным мнением. Замужние самодовольно улыбались, мол, многое и от самих баб зависит, не каждую бабу бросить легко. Бабе требуется умной быть и предусмотрительной, чтобы все предусматривать умом своим. Иная баба ни мордой, ни арселем не вышла, а своего не упустит. Ремесленник с разбитым ликом повлекся прочь. Грыжа махнул рукой и пошел было к крогу, но тут вдруг обнаружил, что кошелек у него все-таки схвитили, очевидно в тот момент, когда он бил ремесленника. Он совсем расстроился. Вот же, подумал он, ворье одно, вор на воре, хорла. Что же делать, там же было немало монет, теперь придется одалживать у межей, а они из-за частых перемен в детинце подняли ставки. Вот житье ведь, хорла.