Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов

Милая Ливия, в силах ли ты вспомнить это милое лицо? А струящиеся пряди волос по обе его стороны? Ноздри ее подрагивали, точно повторяли удары сердца. Рот был похож на лесной цветок. Шея напоминала лебединую. Кожа заставляла вспомнить о бархатной свежести лилий… Лебедем или цветком, вот кем она была… Ее тело вызывало одновременно благоговение и желание обладать им. Это была красота юности, в ореоле этой красоты она запомнилась мне навсегда. Но иногда ее взгляд мрачнел, причиняя мне боль, делался острым и безжалостным, как лезвие, вскрывающее плоть. А я не мог открыться ей… Меня остро мучил стыд. Сколько я лгал, полный отвращения к самому себе и ненависти к Цезарю, который втянул меня в это болото двуличия!

Я чувствовал себя обязанным сделать наконец выбор. Мысли мои приняли определенное направление. Я уже попал под воздействие чар Шиомарры. Когда она расспрашивала меня о прошлом, о моей стране, я обманывал ее только наполовину. Порой мне начинало казаться, что я на самом деле был когда-то Бойориксом.

«Только внешне я римлянин, — убеждал я себя. — Называясь Бойориксом, я не кривлю душой. Под ликом центуриона Тита Юлия Бракката всегда существовал Бойорикс, он ждал своего часа… Что я теряю? Меня выставили на посмешище, одурачили. Цезарь просто отделался от меня под благовидным предлогом. В Риме у меня не осталось ни жены, ни дома, ни семьи, никого, кроме родственников, которые только рады будут, если я не вернусь, и моя усадьба достанется им… Что меня удерживает в их стане? Теренция? Так она сейчас наверняка в спальне у сенатора Фабия! Кладет на подушку голову и призывно шевелит губами, но никогда они не будут звать тебя, центурион. Ее никогда не заставят трепетать твои руки… А кто сейчас живет в твоем палатинском доме? Красе или один из его должников, выскочка, которому нужно убедить общество в своем „благородстве“, или какой-нибудь авантюрист, мечтающий о Форуме… Здесь нет ни Форума с его грязными законами, предоставляющими любому негодяю право „честно“ избавляться от соперника, ни алчных рук, ни лицемерных улыбок. Зато есть открытые сердца, искренняя поддержка и надежда обрести любовь, которую…»

Котус не давал мне покоя:

— Что нас ожидает, хозяин?

Его вопрос означал: «Кого ты предашь, если не вернешься к Цезарю?»

И еще: «Я понимаю твои колебания. Но подумай: не здесь ли твое настоящее место? Забудь свое старое имя Юлий, будь настоящим Бойориксом».

Не считая лекаря-друида, служанок и их повелительницы, я никого больше не знал в Верховном Доме. С утра до вечера прислушивался к шагам за стеной, к ночному пению — обрядовому или обыденному, этого я не мог понять, но мелодия была всегда торжественной. Я слышал иногда резкий, тяжелый топот солдат и лающие приказания военачальников. Желтый свет с трудом пробивался через слюдяные чешуйки единственного оконца. В комнате постоянно горел светильник, подвешенный к потолку на трех цепочках. Деревянные стены были украшены изображением скрещенных копий на фоне щитов, а на одной из них был рисунок рогатого божества, которое в правой руке держало ветвь омелы, а в левой — змею.

Мне не было скучно. На меня снизошла терпеливость прорастающего растения. Верховный Дом окружал меня, словно толща черной, теплой земли вокруг семени.

Как-то вечером Шиомарра пришла не одна. Вместе с ней из темноты появилось очаровательное крохотное личико, с глазами синими, как вечернее небо, и волосами медового цвета. Шиомарра мягко улыбнулась и сказала:

— Нет, эта девочка не дочь мне, она — моя сестра Алода. Ей четыре года.

Этой светловолосой девочкой из Верховного Дома, дочерью покойного короля арбатилов и была ты, Ливия. Ты жила там до тех пор, пока я не увез тебя. Как мелодично созвучие трех слогов — Алода… лесной жаворонок…

Я попытался завоевать твое расположение, передразнивая твои гримаски, твой лепет, но это не подействовало. Твои глаза пытливо изучали меня, лобик морщился. Тогда я пробовал покорить тебя улыбкой, и снова безуспешно. Но вдруг в комнату важно вошла кошка, и, увидев ее, ты повеселела. Ты протянула к ней ручонки, она запрыгнула к тебе на колени и, мурлыча, прижала голову к твоим локонам…

Мне не хотелось бы описывать нашу встречу слишком торжественным слогом по примеру поэтов или путешественников с манерным пером, но не могу не признаться в том, что твое появление оказало магическое действие на меня. Знаешь, между просто обаянием и настоящей предрасположенностью к счастью лежит пропасть. Я часто замечал, что обыкновенные люди, хотя и милые, и приятные, легко сдаются неудачам, болезням, неизвестности. Вот почему они остаются без друзей, без любви. В каких-то определенных обстоятельствах им могут льстить, их могут бояться или настойчиво добиваться, но в душе никто не питает к ним настоящей привязанности, а животные, которые свободны от власти условностей, держатся от них подальше. Тебе же стоило только появиться, чтобы покорить и зверя, и человека. Такой же притягательностью обладала Шиомарра, лишь чуть иной: от нее веяло опьяняющей нежностью, тем сочетанием грусти и пыла, податливости и душевной стойкости, против которых невозможно устоять.

В тот вечер она спросила:

— Каким ты был в детстве, Бойорикс?

Это был странный вопрос, по крайней мере по форме. И очень трудный для ответа. Не мог же я, в самом деле, поведать ей об отце-римлянине и матери-галлийке, об их разных взглядах на мир, верованиях, духовных источниках? Рассказать о своем образовании или о том, как я терзался оттого, что меня оттесняет старшая ветвь рода? Я молчал, раздумывая над ответом. Она настаивала:

— Ты не хочешь рассказать о родителях? Почему?

— Они умерли много лет назад.

— У тебя были братья или сестры?

— Я остался один.

— Как тебе, должно быть, грустно!

— Теперь нет.

— Теперь?

В голосе ее промелькнуло едва заметное волнение.

— Да, теперь, когда я на свободе, вдали от этих римских псов.

После недолгого молчания разговор продолжался:

— Расскажи мне, каким был твой отец. На кого из мужчин он был похож?

В этом я мог почти не утаивать правды. Я обрисовал ей облик мужественного человека с орлиным носом и седой шевелюрой под стальным шлемом.

Она задумчиво улыбалась:

— Мой был таким же. Он поседел после нашего разгрома. Если бы он прожил еще три года, то успокоился бы: наш народ возрождается.

— Но чего стоит ваша сила, если римляне стоят в нескольких дневных переходах отсюда?

Она внимательно посмотрела на меня и заговорила о чем-то другом. Затем возвратилась к тому, что ее интересовало: к моей матери, нашему дому. Свою мать я описывал без