Поцелуй сатаны - Вильям Козлов

— Не мы же с вами придумали такой стиль работы! — возразил Лапин, — Так было принято. И не год-два, а десятилетия. И со своим уставом лезть в чужой монастырь не принято. Кстати, что я заметил, и эти крикуны на митингах и ораторы на наших пленумах, критикуя нас, ведь не предлагают никакой альтернативы. Хорошо, мы уйдем, они сядут на наше место и будут работать и вести себя в точности так же. Они просто не умеют по-другому и никто их этому не научит. А любая наша вылазка в народ оборачивается насмешками и издевательствами, потому что и народ не привык видеть нас в иной обстановке. Он не верит нам… Народ, или, как Ленин его называл, массы, круто изменились за эти несколько лет перестройки…

— Минуточку, Михаил Федорович! — перебил секретарь обкома — Вы это, как говорится, в точку попали: народ очень изменился, а мы — нет. Остались точно такими же, какими были…

— Заколдованный круг, — вздохнул Лапин. — И я не знаю, как выбраться из него. Впрочем, никто не знает, даже Первый. Потому и прошу вас подумать о моем освобождении от должности. Пусть другой, молодой и энергичный покрутится в этом заколдованном круге!

— Насильно никто вас держать на партийной работе не будет, — напоследок сказал секретарь обкома, — Но «теплое местечко» я вам, Михаил Федорович, увы, не обещаю…

В длинном коридоре Смольного, на первом этаже, Лапин увидел громоздкую фигуру директора издательства Балуева. Багроволицый, осанистый, он только что вышел из столовой вместе с главным редактором Куприным и юрким, востроглазым заведующим редакцией Добролюбовым. Все трое тоже номенклатурные работники, ездят на директорской «Волге» обедать в смольнинскую столовую и пользуются поликлиникой, которая в городе известна как «Свердловка». Об этом ленинском любимце пишут в прессе, что на его совести миллионы загубленных крестьян, а город Екатеринбург по-прежнему называется Свердловском. Требуют возвращения старинного названия и калининцы. Всесоюзный староста тоже замаран в сталинские годы… И Куприн и Добролюбов по несколько раз в году отдыхают в отдельных палатах в «Свердловке», регулярно ездят в обкомовский санаторий «Дюны», что в Сестрорецком районе.

Увидев Лапина, Леонид Ильич закивал, заулыбался, подвились угодливые улыбки и на лицах его ближайших работников. Добролюбов — худощавый, черноволосый, с темными бегающими глазками и будто бы чуть смущенной улыбочкой. На самом деле улыбочка у него ехидная с подлинкой. Низкорослый Куприн светловолос, на лице у него чаще всего появляется страдальческая улыбка, вот, дескать, как меня умотала эта ответственная работенка, но сейчас улыбается широко, приветливо. Видно, вкусно и сытно покушал за льготную плату. Столовая не для всех, вон в дверях стоит милиционер и пропуска проверяет.

Михаил Федорович всем по очереди пожал руки — в столовую он идти не собирался — у Куприна спросил:

— Как с альманахом Строкова?

— Завернули, — выскочил вперед юркий Добролюбов — Понимаете, Михаил Федорович, они воду на чужую мельницу…

— Что вы имеете в виду под «чужой мельницей»? — не очень-то приветливо посмотрел на него Лапин — Я читал, хорошие рассказы.

— Вы не знаете наших писательских распрей, — ввернул Куприн — Там есть повестушка, которая бросает тень на наших самых уважаемых литераторов.

— И не только на них, — прибавил Добролюбов — Наш известный поэт в двух крупных издательствах почти одновременно выпустил два своих собрания сочинений… Так автор прямо слюну от зависти роняет на бумагу…

— Я читал, что при жизни автор может издать лишь одно собрание сочинений, а этот сразу два? — удивился Лапин.

— Это третье прижизненное, — авторитетно вставил Балуев.

— У него связи в Москве, он во всех комитетах… — хихикнул Добролюбов, — Всех сумел обойти, объегорить!

— Вот такие у меня работнички, — улыбаясь, покачал большой головой Балуев. — Творят, что хотят… И поэта запланировали в какой-то серии. Я им тоже толкую, что альманах можно напечатать, сейчас такие вещи печатают! — а они уперлись, и баста!

— А если Строков на вас в суд подаст? — спросил Михаил Федорович.

— Отобьемся, — улыбнулся Добролюбов. К лацкану серого пиджака приколот маленький рубиновый портретик Ленина. — Нам не привыкать. А вот от пройдохи-поэта со связями не отобьешься. Этот живьем съест, если что не по нему.

— На нас часто жалуются, — поддержал его и Куприн. Этот пришел в обком без галстука. Балуев как-то говорил, что с перестройкой его работники распустились вконец, тихонький соглашатель и лентяй Куприн, который вообще не читал рукописей, вдруг стал показывать зубы, а трусливый Добролюбов стал хамить авторам, заворачивать рукописи, как ему бог на душу положит, аж раздался от важности. Сам-то как писатель полный ноль. И Куприн во всем его поддерживает. Строков утверждал, что и Добролюбов и Куприн оба активные члены групповщины. Балуев помнил, как их обоих настойчиво навязывали ему секретари из Союза писателей… Вот оба верой и правдой и служат своим благодетелям.

Эти мысли промелькнули в голове Лапина, но разговаривать с двумя юркими и подобострастными людишками здесь, в обкоме, ему не хотелось. Будто угадав его желание, Леонид Ильич негромко сказал:

— Может, махнем в одно тихое местечко на Петроградской? Отдельный кабинет, чешское пиво, раков привезли!

— Откуда ты знаешь?

— Позвонили друзья, я с ними каждую субботу в сауне моюсь.

С Балуевым они когда-то вместе работали в горкоме ВЛКСМ и давно были на «ты», но последние годы Леонид Ильич подобных предложений не делал, как говорится, соблюдал субординацию…

— А что? Хорошая мысль! — улыбнулся Лапин, — Надоело торчать в пустом кабинете.

— Ты отпусти машину, поедем на моей, — предложил Балуев. «Молодец, не хочет подставлять старшего товарища…»

Подвальное кафе с отдельными тесными кабинками было и днем освещено розоватым светом настенных бра. На дверях табличка: «Свободных мест нет». Места почти все были свободными. Скучающий гардеробщик принял у них влажные плащи — в городе моросил холодный осенний дождь — но номерки не протянул. Встретивший их после звонка в дверь невысокий молодой человек в джинсах и белой рубашке с галстуком, очевидно, подал ему знак, мол, это свои люди. Он и проводил их в небольшой квадратный кабинет без окон. Два розовых бра мягко освещали стол, накрытый сиреневой скатертью.

— Как обычно? — осведомился молодой человек в джинсах. — У нас есть «Цинандали», копченая шейка.

— Как обычно, — подмигнув Лапину, распорядился Балуев, — И «Цинандали» с шейкой. И пива с раками. Не зажимай, я знаю, что привезли.

— Я смотрю, тебя избаловали писатели, — заметил Михаил Федорович, когда официант или распорядитель вышел, — И погребок нашли подходящий… Пройдешь мимо и не заметишь. Без пропуска не пускают?

— Зачем нам лишние уши и глаза? — хохотнул Балуев — С одиннадцати до двух наше время.

— А потом?

— Издатели и писатели не одни являются клиентами этого уютного погребка, — ответил Леонид Ильич. — Сюда заглядывают артисты, художники, а вечером широко гуляют кооператоры со своими очаровашками. Слово «очаровашки» он произнес округло, даже чуть завистливо. Лапин вспомнил, что Леонид Ильич в комсомоле славился своими победами над прекрасным полом. На каждой конференции прихватывал очередную «очаровашку» из области.

— Интересно, в моем районе тоже есть такой кабачок? — усмехнулся Лапин.

— Тебе лучше знать!

— Разве что знать… А ходить туда опасно: за нами, партаппаратчиками, теперь во все глаза глядят — вздохнул Лапин — Так и ищут, к чему бы прицепиться. Недолго и в «Шестьсот секунд» попасть!

— Волков бояться — в лес не ходить, — рассмеялся Балуев.

Пиво принесли в больших стеклянных кувшинах, две бутылки грузинского вина из холодильника аж запотели, а шейка, разложенная на длинном блюде с гарниром, аппетитно благоухала. Растопырились на большом коричневом блюде крупные красные раки. Официант, двигаясь неслышно, сам разлил в хрустальные широкие стаканы пенящееся пиво. Пузырьки лопались, собираясь в пену по окружности стаканов. Пиво было свежим и ароматным, по стать шейке. Незаметно под раков опорожнили оба кувшина. Балуев славился своим хорошим аппетитом, когда официант появился с очередными двумя графинами, заказал еще раков, пару шеек без гарнира и жареные колбаски с картошкой.

Михаил Федорович обедал обычно в два часа, а сейчас нет еще и двенадцати, но после первых же стаканов пива появился аппетит. Да и шейки он давно такой не ел, не говоря уж о сочных раках. После кампании против привилегий и распределителей для партийной элиты в райкомовском буфете стало бедновато, да и в Смольном теперь не очень-то разживешься дефицитными продуктами, не то что раньше, когда можно было килограммовыми банками брать икру и штуками осетрину…