Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи - Коллектив авторов

В принципе, это обычное письмо «от мэтра начинающему автору». Кроме того, Шарлотта послала Саути свои стихи, а их никто из литературоведов и сейчас не назовет гениальными. Возможно, пришли она первую главу «Джейн Эйр», поэт ответил бы ей совсем по-другому, просто из любопытства, из желания узнать, что случилось дальше с маленькой девочкой Джейн, страдающей «душевной неудовлетворенностью» и беспрестанно «напрягающей фантазию». Но «Джейн Эйр» в тот период еще не была даже задумана. Саути, сознательно или невольно, нанес удар в самое больное место. Он безапелляционно заявил, что «женщины не созданы для литературы, они созданы для домашнего хозяйства». С этим мнением Шарлотта была хорошо знакома, больше того, она очень хотела всей душой согласиться с ним и страдала от того, что что-то – теперь мы знаем, что это что-то было ее талантом, – мешает ей сделать это. И суровая отповедь Саути не могла не усилить ее чувство стыда и презрения к себе.

Шарлотта бросилась оправдываться: «…Прочтя ваше письмо впервые, я испытала только стыд и сожаление из-за того, что мне достало дерзости обеспокоить вас своими неумелыми писаниями. При мысли о бесчисленных страницах, исписанных мной тем, что лишь недавно доставляло мне такую радость, а ныне лишь одно смущение, я ощутила, как мучительно пылают мои щеки. По кратком размышлении я перечла письмо еще раз, и мне все стало ясно и понятно: вы мне не запрещаете писать, не говорите, что в моих стихах нет никаких достоинств, и лишь хотите остеречь меня, чтоб ради вымышленных радостей – в погоне за известностью, в себялюбивом состязательном задоре – я безрассудно не пренебрегла своими неотложными обязанностями. Вы мне великодушно разрешаете писать стихи, но из любви к самим стихам и при условии, что я не буду уклоняться от того, что мне положено исполнить, ради единственного, утонченного, всепоглощающего наслаждения. Боюсь, сэр, что я вам показалась очень недалекой. Я понимаю, что мое письмо было сплошной бессмыслицей с начала до конца, но я нимало не похожа на праздную мечтательную барышню, образ которой встает из его строк. Я старшая дочь священника, чьи средства ограничены, хотя достаточны для жизни. Отец истратил на мое образование, сколько он мог себе позволить, не обездолив остальных своих детей, и потому по окончании школы я рассудила, что должна стать гувернанткой. В качестве каковой я превосходно знаю, чем занять и мысли, и внимание, и руки, и у меня нет ни минуты для возведения воздушных замков. Не скрою, что по вечерам я в самом деле размышляю, но я не докучаю никому рассказами о том, что посещает мою голову. Я очень тщательно слежу за тем, чтоб не казаться ни рассеянной, ни странной, иначе окружающие могут заподозрить, в чем состоят мои занятия. Следуя наставлениям моего отца, который направлял меня с самого детства в том же разумном, дружелюбном духе, каким проникнуто ваше письмо, я прилагала все усилия к тому, чтобы не только прилежно выполнять все, что вменяют женщинам в обязанность, но живо интересоваться тем, что делаю. Я не могу сказать, что совершенно преуспела в своем намерении, – порой, когда я шью или даю урок, я бы охотно променяла это дело на книгу и перо в руке, но я стараюсь не давать себе поблажки, и похвала отца вполне вознаграждает меня за лишения. Позвольте мне еще раз от души поблагодарить вас. Надеюсь, что я больше никогда не возмечтаю видеть свое имя на обложке книги, а если это все-таки случится, достанет одного лишь взгляда на письмо от Саути, чтобы пресечь это желание. С меня довольно той великой чести, что я к нему писала и удостоилась ответа…»

Самое печальное, что она не могла сказать даже самой себе: «Он просто старый и жестокий дурак, я знаю, что у меня есть потребность писать, и я буду писать, несмотря ни на что». Нет, признать свою правоту и неправоту пожилого, уважаемого всеми мужчины было бы немыслимой дерзостью. Поэтому Шарлотта и пятнадцать лет спустя, став всеми признанной писательницей, будет говорить миссис Гаскелл: «Мистер Саути прислал мне доброе, чудесное письмо, правда, немного строгое, но мне оно пошло на пользу».

Сам же Саути, донельзя довольный собой, написал своей приятельнице: «Я послал дозу охлаждающего предостережения бедной девушке, чье взбалмошное письмо настигло меня в Бакленде. Дозу приняли хорошо, и она поблагодарила меня за нее… возможно, она всю свою жизнь будет благожелательно вспоминать меня».

Он, очевидно, счел по ее ответу, что она достаточно унижена и смиренна, поэтому в следующем письме любезно пригласил Шарлотту в гости, в Озерный край. Увы! Об этом она не могла даже мечтать: сшив новые, очень скромные платья для себя и для Энн, она оказалась без средств.

Нелепо в XXI веке говорить, что женщины могут быть точно так же «созданы для литературы», как и мужчины. И все же в одном мне хочется согласиться с Саути: литературные занятия действительно отвлекают от «исполнения повседневных обязанностей». Кто знает, не увлекайся так Александр Сергеевич Пушкин стихосложением – из него мог бы получиться полезный для государства чиновник или ответственный землевладелец. А Лермонтов дослужился бы до полковника, а там, глядишь, и до генерала. Но вот в чем странность: никто ни в их эпоху, ни в настоящее время ни разу не упрекнул этих мужчин в том, что они «развивают в себе душевную неудовлетворенность» и не стремятся ее насытить полезными делами вроде шитья или уроков. Напротив, их «душевная неудовлетворенность» считается заслуживающей почтения и тщательного изучения, как священная движущая сила их творчества. Не логично ли, что душевной неудовлетворенности писательниц стоит уделить не меньше внимания?

Швейная машинка

Пишущая машинка появится только в XX веке. Но первые швейные машинки появились в домах англичан еще в XVIII веке. Первый патент на аппарат, снабженный иголкой с двумя острыми концами и отверстием для нитки посередине, получил в 1755 году англичанин Чарльз Вейзенталь. Иголка прокалывала материю туда и обратно, сама не переворачиваясь. Однако в целом его конструкция была неудобной и широкого распространения не получила.

Первый шаг к изобретению современной швейной машинки был сделан в 1814 году, когда австриец Йозеф Мадерспергер просто перевернул швейную иглу и заострил ее ушко. Изобретение Йозефа Мадерспергера было усовершенствовано и запатентовано в 1830 году Бартелеми Тимонье, который, не откладывая дела в долгий ящик, открыл первую в мире автоматизированную швейную фабрику в Париже. Она в основном выполняла военные заказы. Газеты писали: «Из Парижа передают, что портной Б. Тимонье показывал в Вильфранше сконструированную им швейную машину, в реальности которой можно сомневаться, если не видеть ее собственными глазами. Любой ученик может уже через несколько часов научиться шить на ней. Передают, что на этой машине можно делать двести стежков в минуту. Все это и многое другое в конструкции швейной машины на грани фантастики».