Пустой человек - Юрий Мори

Солнца не было уже больше месяца.

Никто даже не знал толком – война? Метеорит? Тогда, в начале августа, сначала было землетрясение, к счастью недостаточно сильное, чтобы разрушить их дом. Потом – ураганный ветер, побивший кое–где окна. Пошел дождь. Затем небо окуталось темнотой, то ли от дыма, то ли от чего еще… Через несколько дней похолодало, дождь сменился странным серым снегом. Много чего было, давно все обсудили, прислушиваясь к частым противоречивым объявлениям по радио, пересудам соседей, собравшихся во дворе, крикам пьяных с улицы, иногда сопровождавшихся стрельбой. Теперь обсуждать было нечего, надо было как-то существовать и ждать солнца. В этой адской темноте долго точно не выжить.

Данила взял из тарелки сухарь и обмакнул его в кетчуп, неровной кровавой лужицей темневший в тарелке.

Электричество, как и вода, кончилось сразу после наступления темноты. Еда, унесенная с боями из магазина еще отцом, подходила к концу. Да и какая это еда? Ничего горячего уже давно, желудок даже болеть перестал. Осталась тупая резь и ощущение намертво прилипших к позвоночнику внутренностей. Растопленный снег отдавал горечью и готовить из него было нельзя. Три пакета с консервами, хлебом и большими кусками сала, которые тогда принес отец, почти кончились. И так уже экономили, как могли.

Отец… Через пару дней после добычи тех пакетов он взял рюкзак, завалявшийся дома туристский топорик, один из двух фонариков и ушел снова. «На охоту», – пошутил он тогда. Похоже, добыча оказалась сильнее охотника, – обратно отец так и не вернулся. Уже дней десять прошло.

Мать шумно вздохнула и закашлялась, стараясь делать это потише. Кашель сотрясал ее тело, раздирал грудь изнутри. Данила видел, что она украдкой плюет кровавыми сгустками, но ничего не стал говорить.

Квартира опустела.

Первыми сожгли книги, но бумага горела быстро, почти не давая тепла. Потом в ход пошли шкафы, табуретки, кухонный стол и полки с балкона. Перед уходом отец успел содрать с пола по всей квартире паркетные плашки, сложив их в углу кухни. Эта куча, казавшаяся сперва горой, тоже подходила к концу, жечь приходилось постоянно – как ни закутывайся, было холодно. Очень холодно. Термометр на балконе показывал минус двадцать три.

Во входную дверь неуверенно постучали. Слабые удары, но в лишенной привычного бормотания телевизора и гудков машин за окном квартире любой звук был слышен хорошо. Мать с трудом поднялась с пола, взяла фонарик и пошла в прихожую. Данила проводил ее взглядом и откусил еще кусок сухаря, похожего по вкусу на спрессованный асфальт.

– Да я это, я… – Из-за двери послышался хриплый голос деда Валентина, соседа по тамбуру. – Ты по домам сегодня пойдешь?

«По домам» означало взять с собой отцовский гвоздодер и пройтись по квартирам соседних многоэтажек. Там и мебель на свой костер сгодится, и одежду найти можно. Говорят, даже консервы находят. Многие успели уехать – хотя куда было бежать от мороза и тьмы? На дачу? Чем там лучше, кроме отсутствия бандитов? Так же замерзнуть насмерть, как и в промозглых городских квартирах, только никого не боясь…

– Хреново мне, Валентин Петрович… – Слова матери прервал очередной приступ кашля. Слышно было, как она плюет и шуршит курткой. Наверное, вытирает рот. – Не могу я уже.

– Хоть за водой пошли, а то это… сдохнем, – продолжал дед Валентин, тоже покашливая. – В подвал-то спустишься?

Чего это он такой бодрый сегодня? До темноты дома сидел, считай, безвылазно. Раз в месяц выйдет с палкой во двор, посидит с часок – и обратно. Одна нога почти не гнется, не до прогулок. А сегодня разошелся… Умирать не хочет? Так это и никто не спешит, до огрызка трубы в подвале весь дом ходит, там вода самотеком до сих пор сочится. Правда, пока хотя бы литров пять наберешь, полчаса ждать, но никто не жалуется.

Некому больше жаловаться. Даже Создателю затруднительно – не слышит он ни жалоб, ни молитв через черное небо. А благодарить его за что–либо… Уже нет желающих.

– Хоть фонарик дай, Верка… – помолчав, проскрипел дед. – У меня батарейки сели, а в темноте я не дойду. Засрано там все, поскользнусь – и привет.

Батарейки стали валютой, круче водки. В первые дни, когда все ждали, что скоро все наладится, люди ездили на остатках бензина, светили фарами, ходили с фонариками даже по улицам, некоторые подсвечивали себе телефонами, а потом все как-то разом кончилось. Разрядилось, село и выдохлось. В магазинах, пока дураки сперва громили витрины с ювелиркой и дорогой выпивкой, умные люди брали батарейки, свечи, спички и еду. Отец тоже набрал, вон коробка стоит рядом с дровами. Молодец был батя, что и говорить… Где он погиб только?

Что отца больше нет, Данила не сомневался: был бы жив, вернулся. Он же знал, как без него плохо. Раньше на работе задержится – уже скучали, а уже теперь-то…

– Не дам я фонарь, один остался, – сквозь кашель откликнулась мать. – Попозже пойду, наверное, тогда и вас позову. Вместе сходим.

– Ну, хоть батарейки продай, а?

– За что продай? За деньги?! Да нахрен они теперь. Нет, самим мало.

– Сука ты, Верка! – неожиданно злобно откликнулся сосед, чем-то звонко стукнул в дверь и замолчал. К себе поковылял, видно.

– Сука я, сука… – бормоча себе под нос, вернулась на кухню мать. Поправила матрас, служивший ей подстилкой, и тяжело осела на него. Глаза у нее отсвечивали язычками пламени костра. – Скажи еще, тварь.

Наконец-то дожевав царапавший рот сухарь, Данила взял кружку пахнувшей ржавчиной воды. Подставкой для кружки служил планшет – вещь бессмысленная теперь, как и остальные «черные зеркала». Аккумулятор сел, интернет остался вчерашней сказкой. Куда больше пользы было от потертого радиоприемника, исправно работавшего на все тех же отцовских батарейках. Отхлебнув воды, Данила повертел ручку настройки.

– …Ничего нового. МЧС сообщает, что ожидается усиление ветра до восьми метров в секунду. К местным новостям. Из информированных источников стало известно, что в город продолжает двигаться автоколонна с продовольствием и топливом из госрезерва. Просим население не паниковать, помощь придет, центральное правительство принимает все меры для улучшения обстановки…

Данила щелкнул выключателем приемника и почти бросил его на место. Даже диктор, которого учили говорить радостным бодрым голосом, немного охрип. Да и веселья в голосе у него слышно не было. Конечно, вторую неделю врать о какой-то колонне с помощью от мифического правительства – это дело тяжелое.

Неблагодарное.

Мать опять раскашлялась. Она несколько дней искала отца по окрестным домам, по магазинам, не побоялась даже в сгоревший коробок «Перекрестка» забраться. Трупов повидала,